После побега Гульжанат ее родители долго ничего о ней не знали. Шли дни, никаких вестей от дочери не было. Отец молчал, мать посылала письма в разные города, где жили их родственники и кунаки, у которых могла остановиться Гульжанат. Манаба окончательно отчаялась, как вдруг получила письмо от самой Гульжанат, правда, без обратного адреса. А тут дальний родственник Манабы, работавший инструктором в райкоме комсомола, узнал, что Гульжанат живет в Махачкале, работает в редакции, а приютила ее тетушка Барият — уборщица обкома комсомола.

Далгат пробыл у тетушки Барият два дня. Сходил в редакцию, познакомился с Магомедом Магомедовичем и Курбан-Кады, возгордился, что его дочь «так хорошо воспитана и такая умница», и уехал в аул победителем.
Вскоре Гульжанат получила письмо от матери. Она пропустила первый большой абзац, где, как водится, были перечислены имена отца, матери, братьев, сестер, тетей, дядей, бабушек, дедушек, знакомых, которые передавали ей привет, и сразу принялась читать суть.

Гульжанат надеялась, что зрители, которые выйдут с последнего вечернего сеанса кино, раскупят все ее нераспроданное мороженое. Так и случилось, но один брикет «сливочного» все же остался.
«Съем-ка его сама,— подумала Гульжанат,— я сегодня заслужила».
Она была довольна прошедшим днем: на работе Магомед Магомедович похвалил за то, что нашла грубую ошибку да плюс к тому случайно наткнулась в магазине на красивые домашние чувяки — точь-в-точь такие, как просила мама.

Настал день первого экзамена.
— Положи пятаки в туфли, под каждую пятку по пятаку,— посоветовала тетушка Барият, протягивая своей квартирантке две стертые монеты.— Я их нарочно камнем побила, чтобы они совсем старые стали. На!
— Это еще зачем? — как ребенку, улыбнулась ей Гульжанат.
— Если люди так делают, значит, помогает. У моей сменщицы, у тети Паши, три сына в институты сдавали, и все прошли. Это она меня научила, говорит: «Верное дело!» Положи, положи, не ломайся.

Волосы были еще не готовы, и Гульжанат вышла в приморский садик почитать литературу, позаниматься перед последним экзаменом.
— Привет! — неожиданно раздался голос Амирхана.
Гульжанат радостно вздрогнула, подняла глаза.

Гульжанат зачислили на первый курс филологического факультета. Все ее сокурсники поехали первого сентября в совхозы убирать виноград, а Гульжанат по ходатайству редакции оставили в городе. Как и прежде, она работала в газете подчитчицей.
Амирхан поручил Гульжанат сходить на фабрику, найти там лучшую производственницу и написать о ней заметку.

— В заметке ни одного моего словечка не осталось, не умею я писать,— заплакала Гульжанат, когда Магомед Магомедович поздравил ее с дебютом.
— Это уже Амирхан постарался, его не переспоришь, умник!

Девушкам дарят цветы, а мне еще никто никогда, пойду куплю себе сама и подарю»,— так, проснувшись ранним утром, подумала Гульжанат. Она тихонько встала, умылась, расчесала и заплела косы. Вытерла чистым носовым платком новые туфли, прижала их к щекам. Надела новую комбинацию, новое платье. Подошла к зеркалу. «Посмотрите, девочки, разве есть что-нибудь общее между той девушкой в широком, бесформенном платье, закутанной по губы в платок, которая жила в ауле среди нас, и этой изящной, черноволосой красавицей?

С того дня, как Гульжанат стала невестой Амирхана, она жила в каком-то нереальном, розовом мире.
В одно осеннее воскресенье Гульжанат торговала мороженым у пляжа. Амирхан настойчиво предлагал погасить ее долг, но она отказывалась.
— Понимаешь, я просто не могу тебе этого позволить. Я хочу сама расплатиться. Сама, понимаешь… Вот последние две недели доторгую, и все.

Болван! Идиот! Подлец! — ругал себя Салман, шагая к общежитию.— Сволочь! На чужие деньги польстился, будто сам заработать не могу! Нечего сказать — на хорошую дорожку вступил — верные пять лет… Пять лет! И откуда она взялась тогда, эта мороженщица! Черт ее поднес мне в тот вечер. И не думал я ее вовсе грабить. Не думал, хотел помарьяжить. Да кому теперь докажешь. Факт налицо. Да еще она в редакции работает! Уж эти журналисты законы знают. Они с меня шкуру спустят по всем правилам».

Салман ушел из общежития, снял комнату. Был воскресный день. Гульжанат пришла помочь Асият по хозяйству.
— У меня тоже недавно был день рождения, но я никого не приглашала. У нас ведь в ауле не празднуют. Я вспомнила только потому, что меня Амирхан поздравил в этот день, он мне сделал предложение… — доверительно рассказала Гульжанат. — Скоро у Амирхана день рождения, что мне ему подарить, как ты думаешь? Правда, он решил никого не приглашать, говорит, скоро свадьба, тогда и отпразднуем. Но все равно я хочу сделать подарок.

Последние лучи закатного солнца светло горели на травянистом склоне Большой горы. В ущелье собирался молочный туман. Как всегда в этот час, каменистые улочки Сукура были пустынны, и далеко над ними с высоты мечети разносился протяжный и сильный голос муллы, поющего вечернюю молитву.
Едва растаяли в воздухе звуки акбара, в дверь сакли Далгата кто-то постучал.

Лариса сошла с поезда. Кончился ее отпуск. Поездка в Карловы Вары и в Москву. Лариса ничем не болела, она просто так, для шика, хотела побывать на заграничном курорте. Там оказалось очень скучно. Сейчас ей даже вспоминать не хотелось это зря потраченное время. Она уехала из санатория на шесть дней раньше.
В Москве она остановилась у приятелей своих родителей, чтобы поработать в Ленинской библиотеке, окончить диссертацию.

Амирхан и Гульжанат собирались отнести заявление в загс. Амирхан с утра готовил праздничный стол, по заказу из ресторана был доставлен обед. Без пяти одиннадцать раздался звонок.
— Да! — громко ответил Амирхан, не сомневаясь о том, что это Гульжанат.
В комнату вошла Лариса.

Она бежала до тех пор, пока не задохнулась. Постояла несколько минут, отдышалась и пошла медленно. Куда она шла, сама не знала. Она забралась на гору Тарки-Тау, возвышающуюся над городом, как крепость. Она думала, что крутизна, обстановка, похожая на родные места, облегчит ее страдания. «Надо плакать, это поможет»,— убеждала себя Гульжанат. Но слез не было. Дул пронзительный ветер, с неба лились ледяные струи дождя.