После побега Гульжанат ее родители долго ничего о ней не знали. Шли дни, никаких вестей от дочери не было. Отец молчал, мать посылала письма в разные города, где жили их родственники и кунаки, у которых могла остановиться Гульжанат. Манаба окончательно отчаялась, как вдруг получила письмо от самой Гульжанат, правда, без обратного адреса. А тут дальний родственник Манабы, работавший инструктором в райкоме комсомола, узнал, что Гульжанат живет в Махачкале, работает в редакции, а приютила ее тетушка Барият — уборщица обкома комсомола.
Когда Манаба сообщила об этом мужу, тот стал немедленно собираться в дорогу с твердым решением привезти Гульжанат домой. Он надел свою единственную белую сорочку, галифе из коричневого трико с наколенниками, кирзовые сапоги, из-за отсутствия крема смазанные прошлогодним бараньим салом.
— Какой ты молодой! — удивилась Манаба. Далгат хмуро отвернулся, решимость переполняла его, он боялся отвлекаться на шуточки, чтобы не растерять эту решимость.
Через полчаса Далгат сидел в кузове грузовика, придерживая на коленях узелок с вяленым мясом, брынзой и баночкой урбеча(Урбеч — густая масса из конопляного семени). Узелок с гостинцами для той, которая приютила его «беспутную» дочь. Хотя в глубине души Далгат был уверен, что эта женщина заслуживает не подарков, а отборной брани, но обычай не позволял ему явиться в чужой дом с пустыми руками, тем более в дом человека, теперь в какой-то мере породнившегося с их семьей. Пусть ненадолго, но все-таки… В том, что это ненадолго, Далгат ни секунды не сомневался, его намерения были бесповоротны: «Забрать, и все!»
Далгат приехал в столицу во второй половине дня. Пока он разыскал обком комсомола, пока сидел там в холле, дожидаясь адреса Барият, пока добрался по этому адресу, уже совсем стемнело.
Далгата поразило, что хозяйка дома не удивилась его приходу.
— Разуться можешь за дверью, на веранде, у нас не воруют,— сказала она, приняв обычный салам и сразу узнав в госте отца Гульжанат.
— Х-гм!— смущенно кашлянул Далгат, положил узелок на чистый, выскобленный добела пол веранды и, кое-как стянув сапоги и подобрав узелок, прошлепал босыми ногами вслед за хозяйкой.
Его обидело то, что предложили снять сапоги, но, когда он вошел в комнату и увидел белоснежную скатерть, вышивки на стенах и вообще весь сверкающий уют жилища Барият, он забыл о своей обиде.
— Папаху можешь повесить на вешалку, я поставлю чайник,— бросила Барият и вышла из комнаты.
Папаху Далгат не стал снимать — ему был непонятен этот городской обычай: обнажать голову в помещении, тем более не у себя дома.
— Садись, чего стоишь,— улыбнулась Барият, входя в комнату с подносом, прикрытым салфеткой.
Далгат покорно опустился на венский стул и поставил на стол узелок с гостинцами.
— Баркала! — просто сказала Барият и, поправив черную кружевную шаль на дородных плечах, развязала узелок.— О, какая брынза! Это я люблю! Да и Гульжанат обрадуется — ведь все свое, домашнее! И урбеч! И вяленое мясо! Ну, сегодня у нас будет настоящий байрам (Байрам — праздник)! Молодец, Далгат, хорошую дочку ты воспитал! Умница! Я на нее не налюбуюсь!
— Наверно, у тебя сын жених! — буркнул Далгат и покраснел, поняв неуместность своего намека.
— Был бы сын,— лучшей жены ему бы не пожелала,— улыбнулась Барият.— Она так любит тебя, столько о тебе и о матери рассказывала! Я сразу поняла, что вы почтенные люди.
— Х-гм! — поперхнулся Далгат и заскрипел стулом.— Она опозорила нас!
— Опозорила? Вай аллах! Чем может опозорить такая девушка своего отца?
— Она ничего не рассказывала? — Далгат привстал со стула.
— Ни-чего такого…— пожала плечами Барият.
— Наверно, говорит, учиться приехала? Родители послали? — с удовольствием спросил Далгат, чувствуя свою победу над лицемерной дочерью.
— Нет. Сказала, что сбежала из дому. Далгат опешил.
— Так почему же ты не отправила ее домой, а пригрела здесь? Ты же понимаешь намус? — повысил голос Далгат.
— Зачем? — усмехнулась в ответ хозяйка.— Одну минутку, сниму чайник — слышу, что закипел.
Оставшись в комнате один, Далгат стал лихорадочно обдумывать обвинительную речь против дочери. Он начал ее обдумывать еще по дороге в столицу, в кузове грузовика, но там все время трясло и мысли разлетались, потом было некогда, а сейчас он боялся, что дочь придет, а у него ничего складного не заготовлено. Дочь-то и без слов поймет, а вот перед этой Барият не ударить бы в грязь лицом.
«Ты опозорила весь наш род,— выбрал он первые слова,— ты опозорила весь наш род… ты опозорила весь наш род…» Дальше что-то не шло.
Барият принесла чай и стаканы в серебряных кубачинских подстаканниках.
— Ты и твоя жена очень сильно ее обидели! — сказала Барият.
— Я обидел?!
— И ты и твоя жена. Чего удивляешься? Хотели выдать такую девушку, свою родную дочь, за нелюбимого человека.
— Она нам не говорила, что не любит Омара. Ни слова не сказала.
— А вы спросили ее?
— Ты сама знаешь, что у нас о таком не говорят.
— Тогда и на нее нечего пенять. Сейчас другие времена, другая жизнь. Сегодня все хотят себе счастья и знают, как за себя постоять.
— Ты городская,— сказал Далгат,— видно, тоже все забыла…
— Эй-ей! Пей лучше чай.— Барият пододвинула стакан к гостю.— Я злая на язык, ты меня лучше не трогай. Если бы не был гостем, так бы отбрила, что век бы усы не росли! Такая дочь у тебя! Умница! Только о тебе и говорит: «Мой отец, мой отец, мой отец!» А ты дикий человек — и за что она тебя так любит?
— Ты мою дочь без году неделю знаешь,— враждебно покосился Далгат и так яростно отхлебнул горячий чай, что чуть было у него глаза на лоб не полезли от ожога.
— Иного и за десять лет не узнаешь, а твоя Гульжанат вся на виду. Бойка: захочет — воду из скалы добудет. Даже на работу устроилась, хотя и не выписалась из района. Люди ей на слово верят — такой дочкой гордиться надо! Ты хорошо сделал, что приехал, пришлешь ее паспорт, выпишешь из района…
— Я приехал за ней,— буркнул Далгат. Старуха окончательно вывела его из себя и сбила с толку. Похвалы в адрес дочери были ему очень приятны, они, как бальзам, смягчали его жесткую мужскую душу. Но он противился этим похвалам, чтобы не потерять своего боевого настроя.
— А вот и я! — вбежала в комнату Гульжанат. Глаза ее сверкали от радости, к груди она прижимала сверток — домашние тапочки, подарок для тетушки Барият с первой получки за торговлю мороженым.
В эту минуту, смешно вытянув губы и касаясь усами краев блюдца, Далгат дул на чай.
Гульжанат инстинктивно попятилась назад, но отступать было некуда. При виде ее Далгат чуть не выронил блюдце, чай — почти кипяток — пролился на его босые ноги, он вздрогнул от боли, дико взглянул на дочь.
Чтобы не прыснуть со смеху, Барият зажала рот ладонью и отвернулась.
— С приездом, отец! — выдавила Гульжанат, и слезы набежали на ее зеленоватые глаза, расширившиеся от страха и волнения.
— Г-хм! — кивнул головой Далгат.
— Чего руки не подашь, что с тобой, доченька?— улыбнулась Барият и подтолкнула ее к отцу.
Гульжанат ничего не видела перед собой от набежавших слез, молчал и отец.
— Ну и везет тебе, Гульжанат! Отец твой правильно решил,— говорит, выпишу ее из района и вышлю паспорт. Если уж устроилась в городе на работу, да еще в газету! Правду ты мне говорила, что он у тебя почтенный и рассудительный человек! — затараторила Барият.
«Не женщина, а лиса!» — ухмыльнулся Далгат. Барият и Гульжанат приняли ухмылку за улыбку, за знак примирения.
— Как мама? Братья? Сестры? — залпом выпалила Гульжанат.
— Поедем домой, сама увидишь.
— В отпуск приедет,— вставила Барият,— куда спешить. Сейчас к экзаменам готовиться надо. Что же ты не сказала, что в университет собираешься поступать?
— Г-хм! — сглотнул слюну Далгат. «Еще новость!»
— Уже и документы подала,— продолжала Барият,— а вот если паспорта не будет, то ее не примут, и ты тогда станешь во всем виноват.— Для пущей важности Барият ткнула ему в грудь пальцем:— Только ты!
— Г-хм!
— Паспорт можешь прислать заказным письмом и побыстрее!
Барият казалось, что она уже одолела Далгата, но он сказал, глядя на свои босые, обожженные чаем ноги:
— Собирайся! — и поднялся со стула.
— Такая работа у нее здесь, что же ты делаешь?!— чуть не плача, вступилась Барият.— Семьдесят рублей ей платят и в университет поступит, через пять лет будет учительницей!
Семьдесят рублей были для Далгата внушительной суммой, и, по правде говоря, он всегда мечтал, чтобы кто-нибудь из его детей стал учителем, то есть первым человеком в ауле. Далгат задумался.
— Налей-ка, Барият, еще чаю,— помолчав немного, сказал Далгат и, показывая всем пример, сел за стол.

Журнал Юность № 11 ноябрь 1971 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области