Гульжанат надеялась, что зрители, которые выйдут с последнего вечернего сеанса кино, раскупят все ее нераспроданное мороженое. Так и случилось, но один брикет «сливочного» все же остался.
«Съем-ка его сама,— подумала Гульжанат,— я сегодня заслужила».
Она была довольна прошедшим днем: на работе Магомед Магомедович похвалил за то, что нашла грубую ошибку да плюс к тому случайно наткнулась в магазине на красивые домашние чувяки — точь-в-точь такие, как просила мама.
Гульжанат выложила последний брикет на крышку ящика, сняла халат, высыпала мелочь с картонки в сумочку к бумажным деньгам. Совсем было, собралась домой, как вдруг из-за угла вывернулся парень в белой рубашке. Он шел прямо к ней.
«Вот ему я и продам последний брикет, хорошо, что не надкусила,— обрадовалась Гульжанат.— Девятнадцать копеек тоже деньги, тем более сейчас, когда нужно отправить посылку…»
— Ну, я вижу, ты закругляешься? — белозубо улыбнулся парень.— Могу проводить до дому — я сегодня добрый! — Он был высокий, черноволосый, с тонкими усиками, весь какой-то бравый — с таким действительно не страшно идти по ночным улицам. Правда, язык у него заплетался да разило от него водкой.
— Сама дойду, без провожатых! — ледяным взглядом окинула его Гульжанат, презрительно передернув плечами.
— Ух, ты моя цыпочка! — неожиданно облапил ее парень и чмокнул в щеку.
— Я… я…— задохнулась от негодования Гульжанат. Вывернулась и с размаху ударила его сумочкой по лицу. Хотела ударить еще раз, но незнакомец перехватил ее руку, вырвал сумочку.
— Караул! Грабят! — закричала Гульжанат.
Он сам не понял, почему вдруг побежал, побежал изо всех сил к морю, под мост, в темноту. А когда в безопасном месте открыл сумочку и увидел там деньги, пьяно подумал: «Смотри, как, оказывается, легко их можно добывать. Как раз мне на мотороллер не хватает. А эта мороженщица зарабатывает, сама небось, воровка — с каждого по лишней копейке берет».
Может быть, Гульжанат и дозвалась бы помощи, но, когда нечаянный грабитель побежал, у нее вдруг отнялся голос и ноги стали как ватные. Такое бывает во сне, когда погоня близка, а ты не в силах сдвинуться с места.
«Что же делать? Что делать? Что делать?» — слепая от слез, побрела она домой.
Барият спала и не слышала, как вошла квартирантка,— у Гульжанат был свой ключ. Она разделась и быстро легла в постель. Но разве уснешь?!
Ночь не кончалась, на небе ни одной звезды, где-то скреблась мышь да храпела тетушка Барият. А жизнь со всеми ее радостями: восходом солнца, птицами в городском саду, университетом, морем, редакцией, стычками с Амирханом,— эта прекрасная жизнь вдруг исчезла и никогда, вероятно, теперь не вернется. Ей надо бежать из города, бежать, пока еще никто ни о чем не узнал. Бежать? Это значит сказать всем: «Я воровка». Ее задержат, и тогда уже не будет возврата. Разбудить тетушку Барият, рассказать ей обо всем? Она предупреждала, что торговать допоздна опасно… Побежать к Курбан-Кады и Айбике? Еще дойдет хабар (Хабар — весть, разговор)
до аула, узнают мать и отец, мало разве она им горя причинила?
Начало светать. Гульжанат вышла на улицу. Дворники мели тротуары. Она побрела в сад. Постояла у редакции. Спустилась к морю. Над морем всходило солнце. Гульжанат прощалась с жизнью, которую еще вчера не ценила. Ее посадят в тюрьму, будут судить. Так вот к чему стремилась она, убегая из аула? Что ж, выйти замуж за Омара и сесть в тюрьму — почти одно и то же. Она решила, что не даст себе ни одной минуты отсрочки.
Ровно в восемь часов утра Гульжанат перешагнула порог горторга. Поздоровалась со всеми, кто был
в бухгалтерии, и вошла в маленькую комнатку с решетками на окнах, где сидел кассир — большой, хмурый старик в очках с металлической оправой.
— Принесли выручку? Ну-ну, сейчас приму,— довольно улыбнулся старик.
— Алексей Иванович!
— Что?
— Алексей Иванович…— разрыдалась Гульжанат.
— Ну, что, что? Не плачь так, словно кого хоронишь. Выручку взяли? Обобрали? — догадался кассир.— Много?
— Де-вя-но-сто де-вять рублей…
— Это у нас бывает. Де-ла-а. Как же ты так неосторожно? Поздно возвращалась?
— Что теперь сделают со мной? Судить бу-ду-ут?!
— В милицию надо заявить. Ты заявила?
— Нет.
— А грабителя узнаешь?
— Да.
— Он тебя избил?
— Нет.
— Я сейчас в милицию позвоню, ты не плачь, все обойдется.
— А су-ди-ить меня бу-ду-ут, судить?
— Нет, не бойся. Отработаешь и погасишь долг.
— А в ре-дак-цию вы не сообщите?
— Могу позвонить, пусть тебе помогут.
— Не надо, Алексей Иванович! Чтоб никто не знал, мне стыдно!
— Чего же тут стесняться?
— Стыд-но, очень прошу не гово-ри-те никому!
— В милицию все равно позвонить надо, заявить.
— Не надо, я его сама найду!
— Может, деньги ты куда истратила? Может, что купила, так и скажи? — переменился в лице старик.
— Я? Сама? Ой, аллах! Пойдемте сейчас в милицию! Я просто боюсь, чтобы мама и отец не узнали. Какое это горе!
— А… прости. Сейчас позвоним в милицию, они акт составят, это для тебя как оправдание и для меня тоже. Поняла?
— Поняла! — снова разрыдалась Гульжанат.
— Ну, хватит, сто рублей не деньги!
— Я от радости.
— Да какая же тут радость, шальная ты девочка!
— Вы поверили мне… А я думала…
— Поверил, не мог не поверить. Я на своей шкуре испытал, как горько, когда тебе не верят. Ну, вытри слезы. В жизни похуже случается — это еще не беда. Пустяк. Отработаешь.
Гульжанат вытерла косынкой заплаканное лицо.
— Спасибо!
— За что? У тебя беда, а мне спасибо.
— Спасибо!
Гульжанат не сумела объяснить старому кассиру, что он вернул ей небо и солнце, птиц и море, университет, редакцию и стычки с Амирханом — все, без чего жизнь для нее не имела ни цены, ни прелести и с чем она в душе уже совсем простилась.
Прежде чем пойти в редакцию, она заглянула домой.
— Ты куда ни свет ни заря убегала? — накинулась на нее тетушка Барият.
— Надо было.
— А с тобой ничего не случилось? — вдруг спросила тетушка Барият. — Ты ничего от меня не скрываешь?
— А что мне от вас скрывать, — грубо сказала Гульжанат. — Нечего мне от вас скрывать.
И пошла из дому, снова растерянная и злая.
— Ты чем-то огорчена? — спросил Курбан-Кады, войдя в корректорскую со свежими полосами.
— Нет, с чего вы взяли?
Магомед Магомедович приболел, и Гульжанат исполняла обязанности корректора и подчитчика одновременно. В другое время она бы этим очень гордилась, но сейчас была ко всему равнодушна. Читала, а перед глазами мелькали, как будто бежали на световом табло цифры: «99 рублей 80 копеек! 99 рублей 80 копеек!»

XVII
В ауле заждались посылки от Гульжанат. Манаба каждый день ходила на почту встречать почтовую машину из райцентра, но посылка от ее любимой дочери почему-то задерживалась.
— Наверно, доченька чего-нибудь не нашла из того, о чем мы ее просили, — объясняла детям Манаба, — и ждет, пока купит. Не хочет никого из нас обижать.
Они не знали, что, получив зарплату, Гульжанат оставила себе по тридцать копеек на день, а тридцать рублей внесла в кассу в счет погашения долга.
Приближалось время экзаменов. Магомед Магомедович все чаще отпускал Гульжанат с работы.
— Иди занимайся, я один управлюсь. Гульжанат благодарила его и бежала на склад за
мороженым. Она старалась торговать каждый свободный час: до конца месяца ей нужно было внести в кассу еще семьдесят рублей.
У тетушки Барият закончился отпуск, и каждый вечер, вымыв у себя на службе полы, она подходила к Гульжанат и дожидалась, пока та закончит торговлю. Домой они шли вместе. «Что это, совпадение или она догадалась и опекает меня?» — с благодарностью думала Гульжанат.
От недосыпания, работы, голода и дум Гульжанат так уставала, что каждый вечер еле-еле волочила ноги. Придя домой, скорее стягивала платье и валилась на кровать со словами:
— Обязательно разбудите меня в четыре! Тетушка Барият страдала бессонницей; когда начинало светать, она подходила к Гульжанат, жалобно цокала языком, гладила ее по голове и лишь после этого, тяжело вздохнув, говорила:
— Вставай, родненькая моя, четыре. Несколько минут Гульжанат сидела с закрытыми
глазами, потом снова валилась на подушки.
— Четыре, — повторяла тетушка Барият, — вставай, ругать меня будешь.
Гульжанат вскакивала, собирала учебники, умывалась и механически выходила из дому, чтобы окончательно проснуться лишь у городского сада.
В саду ее встречал птичий гомон, росистая утренняя прохлада и скамейка, к которой она привыкла, как к родному человеку. «Амирхан», — как-то написала она на этой скамейке химическим карандашом. И хотя буквы были едва заметны, они казались ей живыми, она трогала их каждое утро пальцами и светло улыбалась: «Здравствуй!»
А в редакции, встречая Амирхана, смотрела на него, как на пустое место, или совсем отворачивалась, нахмурив брови.
С пяти до восьми утра Гульжанат ни разу не подняла головы — прочла десять параграфов. И на работе ей повезло. Ответственный секретарь, заглянув в корректорскую, сказал:
— Сегодня будут передавать доклад, так что раньше восьми вечера не приходи. Отдыхай!
«Вот удача! Целый день буду торговать мороженым! За день можно заработать не меньше пяти рублей. Ура!» Гульжанат бегом помчалась на склад и уже через полчаса торговала на самом бойком месте, возле кинотеатра.
«Может, еще и наторгую до конца месяца, может, и погашу долг и не придется продавать бархатное платье? Ох, экзамены, экзамены!»
В этот день она даже пообедала в столовой на шестьдесят копеек и взялась за торговлю мороженым с новыми силами.

Журнал Юность № 11 ноябрь 1971 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области