Волосы были еще не готовы, и Гульжанат вышла в приморский садик почитать литературу, позаниматься перед последним экзаменом.
— Привет! — неожиданно раздался голос Амирхана.
Гульжанат радостно вздрогнула, подняла глаза.
— Слушай, сегодня на летней эстраде «Лезгинка». Сейчас проходил мимо кассы, взял два билета. Пойдем? Или боишься своего опекуна Курбан-Кады?
— Кого мне бояться! — гордо выпрямилась Гульжанат.
— Значит, не пойдешь? — Амирхан сделал вид, что
хочет порвать билеты.
— Пойду с удовольствием,— неожиданно для себя самой согласилась Гульжанат,— только сейчас не мешай учить.— Она взяла из рук Амирхана один билет и склонилась над книгой.
— В семь часов вечера я жду тебя на этом месте,— сказал Амирхан.
На летней эстраде было шумно, пахло духами, пудрой, плавал дым сигарет, сверкали в полутьме белые рубашки мужчин, пестрели яркие платья женщин. Гульжанат никогда не видела такого скопления нарядных людей, ей все здесь казались необыкновенно красивыми.
За кулисами слышался шум приготовлений к концерту: тихо постукивал барабан, подавала голос зурна, где-то что-то передвигали, чем-то скрипели.
А между тем с севера на город наплывала огромная грозовая туча. Она заволокла уже весь край неба, но из-за электрических огней и высоких деревьев люди, собравшиеся на концерт, ее не видели.
Как будто нарочно дождь ударил в ту самую минуту, когда раздвинулся занавес, на эстраду вышла ведущая в черном бархатном платье и провозгласила: «Начинаем концерт заслуженного ансамбля танца…»
Это был настоящий ливень. Он в мгновение сбил газеты, которыми попытались прикрыться зрители, и заставил всех в панике бежать под деревья, к стенкам и за ворота площадки. С каждой минутой дождь набирал силу, всюду появились лужи, потекли мутные, булькающие ручьи.
— Бежим! — засмеялся Амирхан.— Только снимем туфли.
Они разулись, Амирхан подвернул штаны и крепко взял Гульжанат за руку. Они побежали по лужам.
В эти минуты Гульжанат забыла обо всех своих горестях: ей было так хорошо, как никогда в жизни. Она не замечала дождя, она ощущала лишь ладонь Амирхана, крепко державшую ее руку, и бежала следом за ним, ни о чем не думая, как будто летела во сне.
— Фу, вот мы и дома! — сказал Амирхан, отперев дверь своей квартиры и впуская в коридор Гульжанат. — Вот и концерт «Лезгинки»! Никогда не знаешь, что тебя ждет! Проходи, не стесняйся!
Но Гульжанат шагу не могла ступить дальше, ноги ее, казалось, приросли к полу. «Как я могла согласиться,— подавленно думала она,— я же знала, что он живет один — ни сестры, ни матери… Ладно, посижу полчаса, пока ливень утихнет, и уйду. Ирина Григорьевна всегда меня ругала, что я дичусь людей… Чего мне бояться? Глупости! Он просто мой товарищ по работе…»
С обоих текла вода, и на полу в прихожей моментально образовалась лужа.
Видя смущение Гульжанат, прекрасно понимая, что творится у нее в душе, сам не меньше ее волнуясь, Амирхан напустил на себя равнодушный вид и вдруг осевшим голосом сказал:
— Ты зайди в ванную, сними и выжми платье, а я тоже переоденусь. Заходи! — Амирхан включил в ванной свет.
— Спасибо! — смутилась Гульжанат, вошла в ванную и щелкнула задвижкой.
— Там полотенце мохнатое чистое, ты вытрись хорошенько! — посоветовал Амирхан.
Гульжанат постеснялась раздеться и отжала платье на себе, полотенцем насухо вытерла лицо и руки, погляделась в зеркало, смущенно улыбнулась своему отражению и вышла из ванной.
— Ты здесь один живешь? Это все твое? — входя в комнату, оробела Гульжанат.
— Все мое, а чье же! Располагайся! Я пойду на кухню чай поставлю, а то ты можешь простудиться. Если бы дождь не прогнал нас с концерта, то ты ни за что не пришла бы ко мне в гости.
— Да, не пришла,— закручивая на палец мокрый кончик косы, как брату, улыбнулась Гульжанат.— Ты живешь, как в кино!
— Почему в кино? Разве моя квартира похожа на зрительный зал?
— Нет, я только в кино видела, чтобы люди так красиво жили!
— Все нажил своими руками! — самодовольно огляделся Амирхан.— Располагайся, будь как дома. Сколько раз приглашал, и все отказывалась, и все возмущалась: «Уй-я-я, ты мне брат, что ли?!» И, наконец, сменила гнев на милость.
Амирхан вдруг с удивлением подумал, что вся его обстановка, к которой он уже привык, кажется ему сейчас значительной и очень уютной, никогда ему еще не было так хорошо в собственной квартире. «А у меня, оказывается, здорово. Как я раньше не замечал?» — подумал Амирхан и радостно улыбнулся.
— Ты же с Курбан-Кады за меня в университет болеть ездил, хлопотал, вот на радостях, что сдала экзамен, и согласилась.
— Дичишься ты всех, еще не привыкла к городской жизни.
Он долго возился на кухне, потом принес тарелочки с сухой колбасой, голландским сыром, вазочку с шоколадными конфетами.
— Кушать подано! — повесив на руку полотенце, галантно изогнулся он, как официант.
Амирхан подвинул маленький столик с закусками к креслу, на котором сидела Гульжанат, сам сел в кресло напротив.
Век бы вот так подавал он ей чай. Ему хотелось говорить и говорить с ней о самом сокровенном: о своей матери, сестре, об отце, родном ауле, который он сейчас вдруг вспомнил, будто только вчера, засунув учебники за пояс брюк, вскочил в кузов полуторки и уехал учиться в город.
— Ты как настоящая домохозяйка!
— Я и обеды готовить умею такие, что пальчики оближешь. Приходи — угощу. Ты из аула, тебе это кажется странным, понимаю. Пей чай, пока горячий.— Он налил в ее чашку золотистый, ароматный чай.— Да, тебе это кажется странным и, наверно, несерьезным для мужчины?
— Моя мама говорит, что всякая работа почетна.
— Я вот уже десять лет сам себя обслуживаю. Дома у нас сестренка готовила, она старше меня на год была. Мама наша умерла, когда мне было одиннадцать лет, а сестре двенадцать.
— Уй-я-я! — почти вскрикнула Гульжанат, и глаза ее выразили неподдельное сочувствие и нежность.
— Отец у нас и до сих пор работает в кузне, лучший кузнец в районе. Я больше всего на свете любил смотреть, когда он лошадей подковывал. Кони перед моим отцом становятся послушные, как котята. Когда сестре исполнилось шестнадцать лет, мы отдали ее замуж — сама захотела. За подручного моего отца вышла, хороший парень Гамид — подковы разгибал. Да, хороший был парень.
— Был?
— Да, был. Ни Гамида, ни моей сестры уже давно нет на свете. Через полгода после женитьбы они разбились на машине. Ехали в кузове грузовика на базар, и на Буйнакском перевале машина перевернулась. С тех пор мы со стариком остались совсем одни.
На глазах Гульжанат выступили слезы.
— Через год я окончил десять классов и приехал сюда в университет. Я поступил сразу, сдал экзамены на тройки, но меня приняли на физико-математический факультет. С тех пор начал жить по общежитиям. А первый год жил на частной, платил из стипендии третью часть, сидел на хлебе и воде. Постепенно научился готовить, я, признаться, люблю это дело.
— Как же ты поступил на физико-математический, а работаешь в газете?
— Я и окончил этот факультет. Даже с отличием. Эх, если бы ты знала, сколько людей на белом свете занимаются не тем, к чему их готовили! Я с первого курса участвовал в работе стенной и университетской газет. Рисую немножко, с этого все и началось.— Амирхан кивнул на картину на стене.
— Неужели это ты нарисовал?
На небольшой картине был нарисован плоскокрыший высокогорный аул, с высокой башней минарета, с ослом посреди улочки, с темными горами вокруг.
— А что тут особенного? Заурядная любительская работа. Я мечтал стать художником, поступил учиться на физика, и вот теперь журналист — смешно?! С третьего курса я тоже работал подчитчиком, только не у нас, а в русской газете, в «Комсомольце».
— Правда? — обрадовалась Гульжанат.
— Так что мы с тобою коллеги. Я еще подварю чаю.
Взяв пузатый фарфоровый чайничек, Амирхан вышел на кухню. Она проводила его откровенно влюбленными глазами, такими влюбленными, что если бы увидела сейчас себя сама — не поверила бы, что это ее глаза могут так сиять.
— Вот так я и живу,— возвратился с кухни Амирхан.— Сын кузнеца — всего достиг своими руками, своим трудом.
— Я думала, что ты совсем-совсем другой! — взволнованно сказала Гульжанат и отвернулась.— Ой, сколько у тебя книг! — Она подошла к книжному шкафу.— И Джек Лондон, и Чехов, и Тургенев, и Драйзер. Даже Есенина есть пятитомник. Вот ты молодец. Есенина стихи я впервые от нашей учительницы Ирины Григорьевны услышала, она десятки его стихов на память знала. Она у одной нашей аульчанки квартиру снимала. Бывало, приду я к ней вечерком, камин гориг, очень она любила, когда камин горит, у нас ведь не принято его жечь просто так, ради забавы, дрова экономят, а она специально для камина целую машину дров привезла из райцентра. Свет погасим и сидим перед камином, и она читает стихи: «Не жалею, не зову, не плачу…»
— «Все пройдет, как с белых яблонь дым»,— подхватил Амирхан.
— Да-а, — вздохнула Гульжанат, — хорошая была у меня учительница, мы с ней так дружили. Когда ее однажды обидел один дурак, я его чуть не убила: схватила камень — и на него, а он бежать, опозорила на весь аул.
— Вон ты какая храбрая,— усмехнулся Амирхан.
— А ты что думал! — бойко ответила Гульжанат.
— Давай чай пить. Как только сдашь экзамены, дам тебе, как храброй девушке, задание. Сходишь на фабрику, напишешь, как работает молодежь, как отдыхает. Например, сделаешь зарисовочку «Вечером в рабочем общежитии» или еще что-нибудь.
— Ой, что ты! Я не смогу!
— Надо попробовать. Ты сочинения как писала?
— Содержание на «пять», — гордо вскинула голову Гульжанат.— Грамотность, правда, всяко бывало. Знаешь, какой русский язык трудный, сколько в нем исключений. Все равно люблю.
— Кого? Меня?
— Не тебя, а русский язык,— до слез смутилась Гульжанат.— С детства, сколько себя помню, учительницей мечтала быть. Вот окончу университет и поеду преподавать в родное село, в свою школу. Здорово!
— Ничего,— снисходительно улыбнулся Амирхан,— только в городе лучше. Подожди, поживешь, привыкнешь и никуда ехать не захочешь.
— Знаешь, я не думала, что так быстро привыкну к городской жизни. Это, наверное, благодаря моей учительнице Ирине Григорьевне. Мы с ней очень дружили. Когда Ирина Григорьевна приехала в аул, я первая невзлюбила ее за городской наряд, за простоту, которая казалась мне развязностью. А потом, потом я узнала, что за человек Ирина Григорьевна. Однажды, еще в начале ее работы, помню, рассказывала она нам о Третьяковской галерее. Мы прилежно смотрели ей в лицо, а сами думали о своем. Вдруг подруга щипнула меня в бок: «Спроси!» Я вскочила, прервала учительницу на полуслове: «Ирина Григорьевна, правда, что вы ездили в город красить волосы?» Нам, девчонкам, это казалось невероятным. Ирина Григорьевна улыбнулась и рассказала нам, как в парикмахерской ей красили волосы, как делали прическу: «Я брюнетка, а мне очень идет быть блондинкой. Женщина обязательно должна следить за своей внешностью. А вот некоторые наши девочки,— она так и сказала,— некоторые наши девочки, мажут волосы топленым маслом, чтобы они блестели, я бы не рекомендовала им этого делать. Волосы от масла слипаются, дурно пахнут». Мне казалось, что она смотрит на меня…
— Ты мазала? — удивился Амирхан.
— Так почти все наши девчонки мазали, и мне мама советовала. А в тот день я пришла домой и целых два часа мыл» голову. А назавтра Ирина Григорьевна подошла ко мне, погладила по голове и сказала: «Какие чудесные у тебя волосы, какие красивые!» Уй-я! О чем это я с тобой говорю? Совсем как городская, если бы услыхала мама этот разговор с тобой, чужим парнем.
— Почему с чужим? — возмутился Амирхан.
— Ну, а с каким же? Ты мне не брат, даже не односельчанин.
— А что тебе Ирина Григорьевна была сестрой или односельчанкой?
— Она — другое дело, она была моей учительницей. Я о ней могу говорить хоть целый день! А еще как-то я ей сказала, что мама мне купила отрез на платье. Она спросила: «Сколько метров?» Я говорю: «Пять». «На одно платье?» — улыбнулась она. «Да»: — отвечаю я. Она взяла меня под руку и повела, я иду с ней по аулу и сгораю от стыда, глаза боюсь поднять на людей, ведь у нас девочки не ходят под руку. У мамы есть старая машинка «Зингер». Из отреза, купленного мне, Ирина Григорьевна сшила два платья, мне и сестре моей Ханбике, и еще куклу младшей сестренки одела. Платья получились очень красивые, современные, только маме нашей не понравились. Мы дома в них ходили, перед подружками хвастались, а на улицу выйти стеснялись. Если бы знал ты, Амирхан, что творилось у нас дома, когда она уходила от нас. Братья и сестры спорили о том, кого больше любит Ирина Григорьевна. Ханбике говорила, что ее, потому что когда Ирина Григорьевна приходит к нам, то все время смотрит на нее; Саният кричала, что ее, потому что Ирина Григорьевна первую ее погладила по голове. А Юла, этот наш Юла,— невольно засмеялась Гульжанат,— ну такой смешной, когда Ирина Григорьевна пришла к нам в первый раз, Юла танцевал. Увидев незнакомую, он смутился и убежал, а Ирина Григорьевна похвалила его. С тех пор, как увидит ее у нас дома или на улице, как взрослый, сдвинет папаху набекрень и давай танцевать. А Омар-Гаджи чуть не дрался со всеми, доказывая, что она его больше всех любит, потому что подарила альбом и цветные карандаши. Ирина Григорьевна всех наших девочек приучила ходить с нею вместе в кино. А сколько она нам рассказывала о своей школе, о своей семье, об университете, в котором училась. Четыре года жила она в ауле, когда уезжала, как мы, девчонки, плакали, даже мама, и та плакала. Ирина Григорьевна наш язык выучила и очень подружилась с мамой.
— Ну, пей чай,— улыбнулся Амирхан,— а то он остынет, я теперь понимаю, почему ты такая.
— Какая такая?
— Не скажу,— засмеялся Амирхан,— лучше объясни, почему ты все эти дни была мрачная, что-нибудь случилось?
— Ничего не случилось,— спрятала глаза Гульжанат,— просто голова болела.
— Ты не обижайся, пожалуйста, может быть, у тебя туговато с деньгами.— Амирхан щелкнул пальцами.— Я могу одолжить до лучших дней, все равно без толку лежат на книжке.
— Нет! Нет! — испугалась Гульжанат.— Ни за что! У меня есть деньги! Мне ничего не нужно!
— Ты еще совсем дикарка! — покровительственно улыбнулся Амирхан. — Я ведь от души предлагаю…
— Не надо. Спасибо! У меня денег много.
— Ну-ну! — понимающе усмехнулся Амирхан и долгим взглядом посмотрел в глаза Гульжанат. Она смутилась, потупилась, румянец залил щеки.
— Давай потанцуем! — легко вскочил Амирхан,— «Лезгинку» не посмотрели, так сами потанцуем.
Он включил проигрыватель, поставил пластинку, и через несколько секунд комната наполнилась медленной, приятной музыкой.
— Прошу вас.
— Я не умею!
— Не может быть!
— Не умею. У нас в школе учили такие городские танцы, а я не училась, думала, зачем мне это нужно, все равно в жизни не пригодится, я ведь не думала уезжать из аула.
— А наши танцы ты танцуешь?
— Хоть до утра! — светло улыбнулась Гульжанат.
— Ну тогда эти ты выучишь в два счета. Я научу тебя, вставай!
Гульжанат поднялась с кресла, несмело подала ему руку, он обнял ее за талию.
— Так, шаг на меня. Теперь так…
— Я спотыкаюсь!
— Ничего.
Амирхан привлек ее к себе. Она не противилась. На какую-то секунду его щека прикоснулась к ее виску.
Он поцеловал ее, или ей показалось?!
— Пусти! Пусти! — испуганно и решительно отстранилась от него Гульжанат.
— Я просто хотел тебе показать, как сейчас принято танцевать,— растерялся Амирхан.
— Дождь уже перестал, я пошла, мне сегодня еще заниматься. Послезавтра снова экзамен.
— Ну побудь еще, побудь немножечко. Чаю выпьем и пойдем.
— Нет, нет, уже поздно.
— Подождала бы, я бы тебе статью прочел. Пишу по заданию шефа о воспитании нравственности, вот только примера мощного нету.
— Мне заниматься надо.— Гульжанат пошла к двери.
— Я тебя провожу, куда ты? — выбежал следом за ней Амирхан, даже забыв запереть дверь.

Журнал Юность № 11 ноябрь 1971 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области