|
Литературный критик — профессия, прямо скажем, довольно дефицитная. Молодой — в особенности. Как правило, судить о литературе начинают зрелые люди, имеющие достаточный и жизненный и профессиональный опыт. Особенно это верно для нашего времени, когда от критика все в большей степени требуется широкая образованность, знакомство со смежными областями культуры, хорошее знание самой жизни.
Кто теперь приходит в критику? Вопрос интересный. Если в первые послевоенные годы кадры критики пополнились в основном за счет военного поколения Литературного института имени А. М. Горького при Союзе писателей СССР, то в последующие годы, как правило, в эту область литературы стали приходить люди, заканчивающие другие вузы, часто имеющие другую специальность, в основном — из смежных искусств, нередко — литературоведы, имеющие, так сказать, «классическую» подготовку. Очевидно, и в этом проявляется характер времени. Критика становится все больше наукой, опирается на серьезные знания, требует все большей разносторонности и общей культуры. Сегодняшние начинающие критики — Журналисты со стажем, художники и искусствоведы, занимающиеся проблемами эстетики «на стыке» слова и линии, слова и цвета, студенты-языковеды, «кибернетики», даже врачи и инженеры! Не значит ли, что они занимаются критикой как любители? Нет. Они идут в критику от жизни, как военное поколение шло от жизни, которая тогда звалась войной. И — от любви к литературе. Дальнейшая профессионализация зависит от верно выбранного призвания, другими словами — от самих начинающих.
В этом номере дебютирует в «Круге чтения» студентка МГУ Вера Мильчина, дизайнер (художник-конструктор) Вадим Паперный, научный работник Александр Осповат, молодая эстонская переводчица Эллен Тамм.
«СОБЕСЕДНИК»
Читается как роман!» — комплимент мемуарам весьма распространенный и столь же сомнительный, тем более что в данном случае роман обозначает лишь динамичное и захватывающее повествование. Что же касается книги воспоминаний и портретов В. Каверина «Собеседник» («Советский писатель», 1973), то подобный отзыв не будет даже соответствовать ее замыслу. Воспоминания автора известных романов читаются как воспоминания.
Жанр большей части нового произведения писатель охарактеризовал как близкий «к художественно обработанному архиву», но природа этой художественности совершенно не противоречит
начальной обязанности мемуариста — быть верным своей памяти и обуздывать свое воображение. Это не покажется удивительным, если учесть, что воспоминания Каверина написаны в русле той традиции, которая восходит к «Былому и думам».
«Собеседник», безусловно, ориентирован на читателей, для которых личность автора не менее интересна, чем событийная канва. Точка зрения мемуариста не только организует сюжет, располагая отобранный материал в соответствующем порядке; она сама по себе значительна не в меньшей степени, нежели изображаемые лица и явления. Наброски автопортрета, проступающие как бы вне намерения писателя, не затмевают восприятие персонажей его воспоминаний, но дополняют впечатление от ушедшей эпохи.
Образ времени в книге Каверина создается во многом благодаря органичному сочетанию портретного искусства и философского обобщения: осмысление и описание взаимно корректируют друг друга. Впрочем, фотографической манеры писатель всегда сторонился. Метод Каверина оправдывается и в тех главах, которые посвящены людям, чей масштаб способны восстановить лишь комплексные усилия современников (Ю. Н. Тынянов, В. Э. Мейерхольд), и там, где речь идет о людях менее известных или не успевших реализовать заложенные в них возможности (В. А. Дмитриев, Л. И. Добычин).
«Собеседнику» чужда назойливая категоричность в оценках, что вовсе не отменяет четкости литературных и нравственных критериев, которая проявляется уже в интонации.
Каверин убедительно показывает, что звание литератора требует жертвенного и строгого отношения к своему труду. И потому не дидактичен, но поучителен в лучшем смысле этого слова рассказ об О. Г. Савиче.
Важной особенностью мемуаров Каверина является подчеркнутое внимание к чужому слову, иному типу мышления.
На страницах книги воссоздаются целые дискуссии 20-х годов — проводники нынешнего читателя в эпоху первых лет существования советского искусства и науки. Но деятельные участники тех дискуссий не оставались в плену у времени, они меняли себя и свое творчество, так что чертеж их литературных и человеческих судеб может выписать только рука уверенная и сильная.
Этой рукой сделаны воспоминания Каверина.
Писательские воспоминания так в духе русской словесности, так в обычаях души отечественного литератора, наконец, они так активно вторгаются в современный литературный процесс, что появлению «Собеседника» можно только порадоваться.
Ал. Осповат
Как любить детей
Да, это — название книги. Название парадоксально: казалось бы, нельзя научить любви, а конструкция названия как будто ставит книгу в один ряд с многочисленными просветительско-инструктивными брошюрами. Однако у книги Януша Корчака («Знание», 1973) и другие цели и другой метод. Она не учит, как воспитывать ребенка (тот, кто учит, всегда считает себя умнее, опытнее, чем тот, кого учат). Она призывает, умоляет, увещевает: нужно понять ребенка, понять самого маленького младенца, перевоплотиться в него, оставить свою, взрослую, многоопытную и, безусловно, казалось бы, правильную точку зрения ради его первых впечатлений, первых сопоставлений, зачатков мысли.
«Как любить детей» — книга, в основе которой перевоплощение. Книга полна высказываний, с которыми автор не согласен, и они не всегда выделены прямой речью, они могут быть прямо в тексте.
Равенство, прежде всего равенство детей и взрослых,— мотив всех произведений Корчака.
Взрослый человек у него может снова стать ребенком («Когда я снова стану маленьким»), дети могут иметь свое собственное государство и управлять им («Король Матиуш Первый»). Нет необратимого развития от ребенка к взрослому, нет непереходимой границы между детством и жизнью взрослого человека.
«…Так часто человек зрелый бывает ребенком, а ребенок — взрослым».
Понять до конца взрослого человека можно лишь, помня его путь от младенческого состояния.
Наполеона и Бисмарка можно мысленно перевоплотить в младенцев.
Единственный (но какой могучий!) метод, который предлагает Корчак, чтобы понять детей и взрослых и полюбить их — это наблюдение, внимательное, любящее, основанное на интуиции и
почти становящееся ясновидением, наблюдение — перевоплощением.
Оно должно лишить взрослого — педагога, воспитателя — высокомерного пренебрежения к существам, которые вовсе не «еще дети», но «уже люди».
Позиция Корчака — очень великодушная и демократическая позиция.
Корчак и погиб так же, как жил, как думал, как писал — не мог оставить своих детей умирать, а самому остаться жить. Когда фашисты отправили его воспитанников в газовые камеры лагеря смерти, он поехал с ними, хотя ему была предложена свобода.
И оказывается, что название книги самое правильное. Она не дает полунаучных, полупрактических советов, из нее не узнаешь, как пеленать ребенка, чем кормить, когда укладывать спать.
Она не стремится ответить на все вопросы и честно признается, что многое ей неизвестно. Но она рассказывает о правах ребенка, одно из которых — «право ребенка быть тем, что он есть», с любовью наблюдать за ним, изучать его и, наблюдая и изучая, любить в нем равного.
В. Мильчина
Счастливого пути, Вийви!
О молодой поэтессе Вийви Луйк не написано еще монографий. И мой краткий отзыв — не «творческий портрет», а эскиз, может быть, некоторые мысли ее переводчика в связи с первым знакомством русского читателя с молодым автором.
Поэзию Вийви Луйк называют иногда поэзией природы — это верно, но отчасти. Природа не тема ее, а, так сказать, средство самовыражения, полнее всего позволяющее ей выразить мысли, чувства и переживания современников. Стихи В. Луйк можно назвать пейзажными. Как у каждого хорошего художника, пейзаж — это в первую очередь мысль, чувство, одетые в образы и краски родной природы.
Язык Вийви Луйк, ее материал я назвала бы акварелью: он чист, легок, прозрачен (переводчику особенно трудна говорить об этом, так как он, собственно, представляет на суд читателя только переводы, которые, возможно, несовершенны). Стих поэтессы плавен, музыкален.
Общеизвестно, что фонетический строй эстонского языка вообще очень звучен и плавен благодаря обилию гласных (двойных и дифтонгов), отсутствию шипящих, свистящих «ц» и «з», даже буквы «ф».
Вийви Луйк — поэт ищущий. Почти каждое ее новое стихотворение — стремление разрешить не только какую-то моральную, социальную, этическую или философскую проблему, но и поиск в области формы.
Хочется обратить внимание читателя на такой простой и сложный образ: «голос твой — снегопад». Он прост тем, что понятен; сложен своей многогранностью: голос не только холоден, как снег, но он звучит, «падает» тихо и безразлично, как снег. Именно не «речь», не «слова», а «голос», так как «речь» означала бы только содержание слов — холод.
В другом стихотворении есть такой образ: «…слышите, как болит красота?» — так лаконично и объемно…
Прием очеловечения природы несет основную этическую нагрузку в поэзии В. Луйк и эстетическую тоже: прекрасное есть жизнь, прекрасно все живое. Ко всему неживому, искусственному, противному жизни она относится настороженно.
Многие стихотворения Вийви Луйк написаны верлибром, свободным стихом, который в последнее время часто встречается у молодых эстонских поэтов.
Последние стихи Вийви Луйк — свидетельство того, что она находится в плодотворных творческих поисках.
Счастливого пути, Вийви!
Эллен Тамм
Мода у вас дома
Назвав сборник «Мода: за и против» («Искусство», 1973), редактор составитель В. Толстых поставил авторов в довольно трудное положение. Как справедливо замечает в статье «К спорам о моде (вместо заключения)» В. Скатерщиков, чтобы сегодня выступать «за» или «против» моды, необходимо «выработать теоретические основы понимания этого своеобразного общественного явления, научиться научно подходить к процессам ее развития». Большинство авторов как раз и «вырабатывает основы» и «учится подходить», а на вопрос, «за» они или «против» моды, они или совсем не отвечают, как, например, Т. Любимова в очень хорошей статье «Мода и ценность», или отвечают малоинтересно. Иные авторы, продемонстрировав блестящее знание социально психологической литературы, в конце концов советуют «использовать механизм моды для развития личности… приобщения личности к культурному прогрессу».
Один из авторов, приведя интересные конкретно социологические данные, говорит о необходимости идейно-психологического воздействия на моду. На мой взгляд, мода более сложно взаимодействует с культурой и не всегда способствует ее прогрессу.
Именно об этом в связи с другой разновидностью моды — «модой на Древнюю Русь» — едко говорил Д. Лихачев на страницах «Вопросов философии»: «поверхностное восприятие традиций… с их чисто… развлекательных, гастрономически экзотических сторон».
Статья К. Кантора «Мода как стиль жизни» выгодно отличается от упрощенного подхода к теме, прежде всего тем, что переводит малоинтересную и, по существу, выдуманную проблему «нужна или не нужна нашему человеку мода» в контекст русской культуры XIX века, где мода обсуждалась в связи с такими серьезными вопросами, как Россия и Запад, славянофильство и западничество. Как конечный итог своих размышлений автор приводит слова поэта: «Блеск наружный может заржаветь, но истинная красота не померкнет никогда».
Владимир Паперный
Журнал «Юность» № 1 1974 г.
|