Амирхан метался по уютной и ненавистной теперь квартире. Пинал ногами стулья, время от времени подбрасывал перед собою диванные подушки и бил их изо всей силы, послал соседского мальчишку в магазин за сигаретами и так надымил, что дышать было трудно.
Но проходил день за днем, а Гульжанат так и не появлялась.
Утром в пятницу Амирхан проснулся с сознанием, что так дальше продолжаться не может, что он измотан, что нужно положить этому конец. Он в первый раз за время болезни побрился и принял душ.
«Ну ладно, — стоя под обжигающей, мощной струей воды, думал Амирхан,— не пришла — значит, не очень нужен. Не нужен и не надо. Еще пожалеешь!» — Он яростно тер жесткой мочалкой широкую грудь и плечи, как бы желая освободиться от сковавшей его тоски.
В половине восьмого утра Амирхан вышел из дому выбритый, вычищенный, одетый с иголочки. Скулы его заметно обострились, и от этого все лицо приняло благородное, гордое и вместе с тем страдающее выражение.
Было тихое солнечное утро, полный штиль, море переливалось на солнце множеством оттенков.
До начала работы в редакции еще оставалось время. Амирхан стоял у белой балюстрады в приморском сквере, смотрел на слепящую глаза морскую гладь, глубоко вдыхал свежий воздух…
Затем он повернулся от балюстрады и пошел по розовеющей на солнце гальке приморского сквера в редакцию.
Навстречу шла Гульжанат. Занятия в университете начинались в половине девятого утра. Она вышла из дому в семь, ноги сами привели ее в знакомый сквер.
…Все эти дни Гульжанат жила как в полусне. Подобно тому, как среди пасмурного дня в горах блеснет вдруг на каком-нибудь склоне широкая солнечная полоса, сознание Гульжанат время от времени просветлялось, и она с необыкновенной остротой чувствовала, что сокурсники видят в ней не вполне нормального человека. На нее вдруг напала страшная сонливость.
Приходя из университета, она сразу ложилась, делала вид, что читает учебник, и тут же засыпала тяжелым, мутным, удушливым сном. Спала без сновидений до самого утра, пока ее не будила тетушка
Барият. …Галька скрипела под ногами, скрипела противно, неотвратимо.
Они шли навстречу друг другу, ничего не видя вокруг. Вот между ними осталось пять шагов, три, два…
«Вырядился, как петух»,— с ненавистью думала Гульжанат, ловя боковым зрением фигуру Амирхана. Она вдруг оглядела себя, неряшливо одетую, в разбитых на Тарки-Тау туфлях, и ей сделалось нестерпимо стыдно и больно. Она прошла мимо Амирхана с гордо поднятой головой, как мимо незнакомого человека.
— Гульжанат! Можно тебя на минутку… на два слова? — Голос у Амирхана звенел, как разбитое стекло.
— Да? — повернулась Гульжанат и окатила его ледяным взглядом.
— Здравствуй,— протянул руку Амирхан.— Здравствуй…
Гульжанат молча уставилась в землю.
— Ну, сколько можно так… Я тебя люблю, ты неправильно поняла. Ты пойми. Это случайность. У нас ничего с ней не было…
Гульжанат повернулась и пошла.
— Нет, нет, ты выслушай меня, выслушай до конца!— преградил ей дорогу Амирхан.— Я не могу без тебя, не могу…
Гульжанат вскинула на него глаза, носком туфли выгребла плоский, мокрый от росы галечник, резко наклонилась, подняла камень, презрительно плюнула на него и швырнула себе под ноги: вот, мол, чего стоишь ты и твои слова. Повернулась и быстро пошла прочь.
— Подумаешь, красавица! — задохнувшись, взвизгнул Амирхан, не ожидавший такого оскорбления.
Собрав все свое мужество, Амирхан приветливо улыбался и тряс руки сослуживцам, поздравлявшим его с выздоровлением.
Потом он сидел в своем кабинете, обхватив руками голову, тупо смотрел на пустой, чистый стол Курбан-Кады и безрадостно думал: «Как хорошо, что этот моралист ушел в отпуск!»
— К редактору,— заглянула в кабинет секретарша. Редактор обнял его за плечи, похлопал по спине и,
довольный проявленной чуткостью к выздоровевшему, широким жестом предложил стул.
— Похудел, но в глазах еще больше огня! — зная за Амирханом пристрастие к слабому полу, подмигнул редактор и захохотал, обнажая золотые зубы.— Курбан-Кады в отпуск отпросился. Так что тебе за двоих придется работать.
— Знаю,— сказал Амирхан,— поработаю, мне не привыкать.
Даже сейчас, выбитый из седла, Амирхан не упустил случая поддержать свой авторитет в глазах начальства.
— Знаю, что не привыкать,— сказал редактор,— работать ты умеешь, но в последнее время сильно меня подводишь…
— Вы о чем? — не дал ему закончить фразу Амирхан.
— Да все о том же: о статье по воспитанию нравственности у молодежи. Мне из обкома уже дважды звонили. Много всяких случаев, особенно в последнее время. Надо поднять серьезный разговор о нравственном воспитании. Если тебе это дело не по плечу, я могу поручить другому.
— Не надо никому поручать,— Амирхан расстегнул под галстуком душившую его пуговицу воротничка,— статья давным-давно готова.
— Как готова?
— Очень просто. Еще до болезни написал. — Амирхан резко поднялся, прошел к себе и вернулся в редакторский кабинет со статьей, которую, уступив просьбе Гульжанат, не отдал в свое время в печать.— Можете ознакомиться.
— Вай, молодец! — хлопнул в ладоши редактор.— Дадим немедленно.
В душе Амирхана шевельнулось сомнение: стоит ли печатать статью? Хорошо ли это? Но тотчас же злорадное чувство взяло верх: «Наплевать, так ей и надо».
Редактор, по своей привычке читать вслух, уже с восторгом бубнил статью себе под нос. Амирхан неслышно вышел из кабинета.
«Я же пишу о нравственности в общих чертах. Их привожу всего-навсего как пример. Еще гордиться будут, нос задирать: какие мы хорошие! И Салману урок, все равно ведь он в милицию хотел идти, каяться,— успокаивал себя Амирхан.— Каждый частный случай должен служить на пользу обществу. Наше журналистское дело — преподнести факт, главное, чтобы для всех это было назидательно, полезно».

Журнал Юность № 11 ноябрь 1971 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области