Олег Моржавин

Был Андрей Тымченко человеком жизнерадостным, редко когда унывал, но если уж случалось такое, на листке красного блокнота, который всегда был у него под рукой, начинал какие-то непонятные для всех рисунки набрасывать. Домики с соломенными крышами, человечки с веселыми рожицами, обнявшиеся в хороводе, будто братья…Вроде воспоминания о детстве, о родных Хмелях — маленьком поселке в алтайской степи. Конечно, и в Хмелях люди не только хороводы водили, но у Андрея в памяти осталась от детства именно такая идиллическая картина: солнце, счастье, все друг с другом в обнимку.
В детстве, наверное, многим так видится мир…
Повзрослев, Андрей, естественно, стал смотреть на происходящее вокруг иначе, многое научился замечать. Наверное, поэтому о более поздних моментах своей жизни у него не осталось таких радужных воспоминаний. Ни об интернате, куда он после шестого класса попал, ни об институте, где потом учился.
Все там оказалось гораздо сложнее.
Еще в интернате его избрали в комитет комсомола.
С тех пор он всегда какие-нибудь должности занимал, выполнял общественные поручения: был комсоргом, дружинником, заместителем командира стройотряда. И еще тогда в интернате на семинарах комсомольского актива Андрей старательно записывал в блокнот: «Не мириться с недостатками»: «Увидел, что плохо, сразу вмешайся, мобилизуй комсомольцев, чтобы все на лад пошло»; «Главное — дело, конкретное дело на конкретном участке». И ставил обычно в конце каждой записи несколько восклицательных знаков (полюбил он их в то время!). В интернате Андрей вместе с другими старательно выискивал по закоулкам ржавые железки, патрулировал вечерами с красной повязкой по городу, ездил во время страды убирать урожай. И все делал с улыбкой, задорно подмигивая ребятам. Его лицо, молодое, веселое, в такие минуты было, как говорится, открыто всем ветрам: работай, радуйся! Но когда кто-нибудь вздыхал, начинал «проявлять слабость» или возмущаться: мол, устал, надоело,— Андрей сразу менялся. Губы в узенькую твердую полоску вытягивались, а прищуренные глаза, как иголки, впивались в «нытика»: «Значит, на дело, на людей наплевать, лишь бы себе потеплее?!» Неуютно как-то ребятам под этим взглядом становилось…
И в институте учился Андрей не как многие другие, шаляй-валяй. На лекциях слушает, записывает, после них — сразу в библиотеку. Решил: за пять лет учебы как можно больше узнать, больше понять. Читал сверх программы, выступал на научных студенческих конференциях. Да еще на жизнь подрабатывать успевал: родители жили неважно, помогать сыну у них возможности не было.
Во всем Андрей был вот таким. Если «для дела» надо, мог без колебаний пойти на любые лишения, на самые серьезные конфликты, мог заставить себя работать по 18 часов в сутки. И в личных делах он свой характер тоже проявлял примерно так же. Побывал как-то дома на каникулах. Познакомился с симпатичной девушкой Светой. Влюбился. И почти каждую субботу после лекций он теперь торопился на вокзал, выбирал подходящий «товарняк» и забирался на крышу вагона. Уж очень хотел ЕЕ видеть, не мог не видеть — хоть час, два… А денег на билеты не было, тем более что и дорога неблизкая — 300 километров туда, 300 обратно! Поезд набирал скорость, Андрей поднимался во весь рост и начинал петь во все горло о солнце, о любви…
Света однажды робко сказала, что, наверное, им не стоит торопиться с женитьбой: «финансы поют романсы», жить негде, трудности, неурядицы. Но Андрей, сразу посерьезнев, отрезал: «Надо быть сильнее трудностей…»
Вскоре они поженились, должен был родиться ребенок. Света уговаривала: ничего, как-нибудь, только учись. А Андрей решил: нет, негоже так, надо переводиться на заочное, идти работать, искать комнатушку… Главное, не пасовать!
Занял у ребят денег и перво-наперво пошел по «частному сектору» комнату искать. Дело это было трудное: никто семейных, да еще с грудным ребенком, брать не хотел. Месяц ходил от дома к дому, от забора к забору. Осунулся, кожа да кости остались, но глаза блестели по-прежнему.
Нашел, наконец, маленькую комнатушку в старом, покосившемся домике у одной древней старушки.
Комнатка была так себе: низенький потолок, ободранные стены, старая кровать, два скрипучих стула. Притащил Андрей молоток, гвозди, фанеру — все починил, соорудил полки для книг, кроватку для сына. На стену фотографии повесил: школа, родные Хмели, а на самом видном месте — стройотряд Андрея на целине. Бодрые, энергичные ребята с лопатами на плечах шагают рыть котлован для нового дома. И среди них он, Андрей, заместитель командира отряда: веселое лицо, твердые губы, во всем — сила, решимость…
Устроились с квартирой — начал работу искать.
Решил идти по специальности, заниматься АСУ («теорию с практикой соединять»). Кое-кто из знакомых посоветовал заглянуть на завод железобетонных конструкций, там вроде автоматику ставить собирались. Пошел туда… В отделе кадров сказали, что работы по специальности Андрея еще нет, но, видимо, в скором времени будет, а пока можно оформиться электриком, тоже практика неплохая. И начал Андрей работать…
Завод вроде оказался как завод: план выполнялся, коллектив считался неплохим. Но вот пошел на комсомольское собрание. В зале всего человек шесть-семь. Подождали остальных, не дождались да разошлись. Андрей — к ребятам: «Как тут у вас, что хорошего, что плохого в производстве, в общественных делах?» Отвечали ему уклончиво: «Так себе…»
Андрей дома у многих побывал, в рабочее общежитие сходил. Оказалось, что полно всяких непорядков. Собрания часто срываются, секторы не работают, задолженность по взносам большая. Как же так? Но Андрея успокаивали: со временем все, мол, гладится.
Не мог Андрей так спокойно относиться к этим фактам. Безобразия творятся, а комитет бездействует, комсомольцы будто спят. И все ему, как и раньше, сразу понятным показалось: встряхнуть надо молодежь, сплотить ее, направить на решение конкретных вопросов. Тогда люди и расти начнут и друг к другу потянутся. Действовать надо! Действовать!
На следующем комсомольском собрании сразу же руку поднял: прошу слова! И зашагал резкими, уверенными шагами к небольшой трибуне. Прежде чем заговорить, взглянул в зал: все какие-то хмурые, каждый о своем, поди, думает, а на оратора — ноль внимания. Андрей внутренне подобрался, брови к переносице, будто только что с плаката сошел. «Жить так дальше, я думаю, нельзя. Позор!»
И все в зале, обвешанном яркими лозунгами о плаке, о НОТе, приумолкли и повернулись к Андрею.
Давно уже здесь таких «штучек» не видывали. А Андрей уже воздух вовсю ладонями рубил. И трибуна под ним то и дело поскрипывала, видно, здорово уже рассохлась…
— Толково, по-настоящему наладить работу секторов, «прожектора», начать экономический всеобуч, просветительский лекторий!
Сам Андрей от своих слов загорался все сильнее: «Ребята, да мы же вместе…»
Кое-кто уже хмыкать в кулак начал, но секретарь Виктор Горшков постучал карандашом по графину: «Зачем же шуметь, Андрей неплохие вещи говорит и горячится по-хорошему, к сердцу все принимая…»
Сходил Тымченко с трибуны весь какой-то взбудораженный: не могли его не понять, он душу в свои слова вложил… И сразу же после собрания подошел к секретарю комитета Виктору Горшкову: «Ну что, Витя, за дело?!»
Виктор, стройный, неторопливый юноша с тонким, как на иконе, лицом, взглянул на Андрея как-то очень спокойно, «без огонька», ясными голубыми глазами и мягко улыбнулся: «Да что ты, Андрюша, так торопишься, жизнь впереди большая, все успеется. Побереги себя… Человек не машина, запчастей к нему нет, не отремонтируешь…» И неторопливо достал из кармана небольшой светлый блокнотик с цветами на обложке: «Хочешь, для памяти набросаем твои предложения, а потом встретимся, подумаем, обсудим и что-нибудь самое нужное оставим. Живем ведь на земле, а не в заоблачном царстве. Надо, Андрюша, хочешь или нет, а к жизни примериваться».
Андрею эти речи сразу не понравились. Не укладывались «философствования» Горшкова в представления Андрея. Комсомольский вожак должен коллектив своим примером вдохновлять, а тут — никакого вдохновения у Горшкова!
А Горшков реакцию Андрея, видно, сразу почувствовал. В тот день так и разошлись, ни о чем не договорившись…
Но вскоре Андрей снова пришел к секретарю. Был обеденный перерыв, и Виктор уже сидел внизу, у своего башенного крана на досках, разложив узелок с нехитрой снедью. Андрей сразу, с места в карьер,— напоминать про секторы, экономический всеобуч, лектории. Горшков неторопливо жевал, так что скулы под тонкой кожей ходили, будто старался вкус еды лучше ощутить, и смотрел куда-то в сторону. На еще голые с зимы деревья, на проталины. А потом сказал, не поворачивая головы: «Совсем уж весна пришла, март, воздух свежий, не надышишься.
Живем ведь, живем! Вон погляди, из цехов все высыпали — весна! А ты — секторы, лектории…» Тут уж Андрей не сдержался, бросил, криво усмехнувшись: «Значит, природой наслаждаться предлагаешь?» А Горшков недоеденный хлеб в газету бережно завернул и только после этого взял у Андрея листок с планами мероприятий.
Взглянул мельком и сказал, что, на его взгляд, стоящих предложений здесь от силы два-три. Скажем, оборудовать баскетбольную площадку, сделать игрушки для детсада. А с лекциями и семинарами пока можно подождать…
Андрей сразу занервничал, воздух ладонью рубанул: «Это же главное: рост сознания, воспитание
коллективизма! Тот же «прожектор». Выходит, он на заводе в год раз по обещанию. Почему не спросить с ответственного Руслана Зайцева? Мало ли что: работа, семья. У всех работа и семья. Наказать Зайцева! Чтоб все видели — бездельникам спуску нет!»
Горшков на Андрея теперь уже без улыбки посмотрел: «Нельзя так, Андрюша, у ребят ведь и вправду работа тяжелая, и у многих, у того же Зайцева, детишки только родились. Им бы помочь, а не наказывать…» А у Андрея лицо совсем ледяным стало: «Да так всех оправдать можно!» Но Горшков сказал: «Нет…» И зашагал к крану.
Смотрел Андрей вслед Горшкову, смотрел и сделал свой вывод. Что получается? Вроде Виктор Горшков отношения не хочет портить ни с Андреем, ни с ребятами. И вообще, судя по всему, главное для него одно: жить спокойно, без конфликтов. Даже те дела, которые делал комсорг, как казалось Андрею, не требовали особой траты сил и нервов. Молодежный оркестр Горшков на заводе организовал — давно уже были желающие играть, да и завком в конце концов помог. Заводской стадион ребята начали строить, прошло уже несколько комсомольских субботников. Но и здесь вроде все само получалось.
Однажды шум поднялся: даже мяч погонять негде. Оставалось только эту инициативу узаконить, поддержать, дать ей «ход».
Вот и выходит: приспосабливается комсорг, идет на поводу у обстоятельств. А таких людей Андрей не терпел. Такие, по его мнению, самыми опасными были, таким общественные дела — до лампочки. И чем больше Андрей думал об этом, тем больше проникался неприязнью к Горшкову. Но не в привычке Андрея было сразу отступать. А все между тем шло по-прежнему. Горшков его с улыбкой отбривал: «На земле живем, земными и надо быть…»
В конце концов Андрею эта игра в кошки-мышки надоела. Хватит! Догнал однажды Горшкова после работы и пошел рядом с ним. Виктор его сразу спросил с обычным участием: «Ну как, Андрюша, дела? На очередь встал жилплощадь получать? С женой и сынишкой без угла — не дай бог!..» А Андрей заговорилг не скрывая неприязни: «Ты, Витя, мне зубы не заговаривай. Не хочешь работать. Ясно!»
Горшков его слушал молча, без обычной улыбки. И как-то сразу на его лице морщинки четче обозначились, а уголки маленького рта книзу опустились и глаза как-то притухли. Шел Горшков, втягивая тонкую шею в воротник старенького пальто, худенький, сгорбившийся, как старичок-странник из древнего сказания: сто земель исходил, сто морей переплыл, а птицу феникс так и не нашел. И в его лице и в походке было сейчас одно — усталость.
Видно, умел Виктор прятать ее глубоко в себя, а сейчас не смог, и все наружу.
— Вот что я тебе скажу,— руки у Андрея сжались в кулаки,— от таких, как ты, не польза — вред. Таких, как ты, гнать!
— Не понял ты ничего, Андрюша,— тихо, с сожалением сказал Горшков.— Зря ты, зря…
Но Андрей не слушал его. Повернулся и, не прощаясь, зашагал прочь, к автобусной остановке.
А Виктор, все так же прячась в воротник пальто, пошел к двухэтажному деревянному домику метрах в двухстах от завода. Была у него в этом домике маленькая комнатушка, 12 метров, и ждали его там жена и трехлетний сынишка. Всегда у Виктора сердце замирало, когда подходил к крыльцу и видел свет в окошке на втором этаже. Вот сейчас жена Люда в простеньком сарафане, тепло, знакомо улыбнувшись, поставит на стол тарелки, кастрюли; сынок сразу к нему потянется: «Папа!»
Все здесь, в этой комнате, было просто: железная кровать, телевизор, буфет с посудой, магнитофон с усилителями (сам сделал, по деталям собирал) и целая фонотека с пленками: веселая музыка, такая, что сердце радуется.
Самая вроде малость. Другие куда лучше живут, но, оказывается, и эта малость — огромное счастье. Виктор это сам понял, сам оценил. Многое он понимал и ценил из того, что не хотел понять и оценить этот крутой парень Тымченко. Виктор зябко поеживался, вспоминая, как уничтожающе смотрел на него Андрей, когда выкрикивал свои обидные, страшно несправедливые, как казалось Горшкову, слова: «Таких, как ты, гнать!» Его, Горшкова, гнать? От него, Горшкова, вред? Нет, ничего, ничего ровным счетом не понял ты, друг Андрюша, ничего вокруг себя не разглядел…
Четыре года назад, когда Виктор совсем еще мальчишкой был, школу только окончил, встретил румяную, задорную девчушку Люду. Полюбили друг друга, поженились. Но с родителями жить не вышло, не сладилось. И вот шел Виктор по улице, и бросилось ему в глаза объявление: «Новосибирский завод железобетонных конструкций набирает рабочих, бетонщиков, зарплата 180—200 рублей в месяц, в течение года предоставляется жилплощадь». Смотрел Виктор на объявленьице, и воображение рисовало самые радужные картины. Большой современный завод, просторные цеха, новые общежития, ребята и девушки с веселыми лицами, дружные; заводская библиотека: зеленые лампы горят, стеллажи, полные книг… Люда, когда услышала о том объявлении, сразу ойкнула: «Поехали, Витя…» Ну, и поехали.
Приехали. И сразу же начались разочарования.
Заводик оказался не очень большой, на самой окраине Новосибирска.
В отделе кадров за массивным столом сидел, уткнувшись в бумаги, плотный человек в очках. Не поднимая глаз, он сказал безразличным голосом Виктору и Люде: «Давайте в комнату три. Все. Следующий». Вышли они из отдела кадров какие-то подавленные. «Ничего,— сказал наконец Виктор.— Вот сейчас в свою комнату придем, устроимся, передохнем, жизнь начнется, работа, отдых, коллектив…»
Общежитие оказалось длинным и старым. Комендантша, полная женщина с маленькими глазами, повертев круглыми пальцами направление, проворчала: «Совсем сдурели. Пикают-пихают, везде понапихано…» А потом сердило сказала: «Ладно, идите, там уж все в сборе…» Они прошли по длинному скрипучему коридору с обшарпанными, пятнистыми стенами и робко постучали в комнату под номером три. Никто не отзывался. Виктор тихонько толкнул дверь. В лицо сразу же ударил застоявшийся, прокуренный воздух. Кто-то громко храпел. Приглядевшись, они увидели маленькую, не больше девяти метров, комнатушку с четырьмя железными кроватями.

Журнал «Юность» № 5 май 1974 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области