Ивану Ш.
То, что названное стихотворение навело Вас на мысль, присущую всякому сознательному человеку с известного возраста, мысль о смерти, о неизбежности личного конца, о великом и вечном законе природы, — это, по-моему, никакой не пессимизм.
Разве можно ценить жизнь, любить ее и делать ее, как подобает разумному существу, — во благо, а не во вред тебе подобным, — не зная, не имея мужественного и здравого сознания ее преходящести, временности? В том-то и сласть и ценность ее, что она одна у каждого и нельзя ее прожить как-нибудь спустя рукава. Осознание этого — начало того процесса духовного роста, который формирует зрелого человека, и осознание этого пришло бы к Вам и без моего стихотворения, — классическая поэзия вся проникнута этим мотивом, решением, так сказать, этого вопроса всякий раз по-своему.
А что касается стихов, «которые звали бы человека на большие дела», то не мне, конечно, судить о том, насколько отчетливо в этом направлении звучит моя поэзия. Во всяком случае, я бы не назвал ее зовущей на малые дела. Иной вопрос: насколько зовуще она зовет.
Желаю Вам всего доброго.
А. Твардовский
22 апреля 1959 года.

Н —у В. А.
Прочел Ваше пространное письмо и почти все стихи, — почти — потому что читать их мне было
скучно и нудно. Я лично (а Вы обращаетесь ко мне именно лично, не к главному редактору, как Вы оговорили свое обращение) терпеть не могу этаких упражнений б стихотворном нытье, за которым и подлинной боли не угадывается, а только — интеллигентная привычка, начитанность в стихах, — не самых лучших, вплоть до Северянина, — самолюбование, недостойное серьезного человека.
Вы спрашиваете: «Может быть, я шел не туда?»
По-моему, именно так: не туда и никуда.
Это бы еще все ничего, простилось бы по молодости, но такие вещи, как стихи о солдатах («Сто
сорок будущих убийц») я даже отказываюсь понимать. Мне чужд и отвратителен этот дух «неубийства», чтобы не сказать более, как и мотив «Христа», к которому у нас прибегают обычно от глубокого равнодушия к людям и низкого эгоизма. А «Скрипач»— это старая-престарая сентиментальная мазня, цена 15 коп.
А после этого — вдруг — сахаринистые «Апельсины»— и др. «Сибирские стихи». Крайне нехороши Ваши жалобы на «прозябание» в К. и противопоставление его «большой земле», куда Вам хотелось бы «пробиться».
Не касаюсь Ваших признаний относительно Вашей переводческой деятельности и особых приемов продвижения своих стихов на радио под именем известных поэтов.
Рукопись возвращаю.
А. Твардовский
7 февраля 1959 года.

Дорогой тов. Щ!
Стихам Вашим нельзя отказать в известной литературной грамотности и даже отдельных строчечных удачах. Но в них неприметно, покамест, главного: действительной, настоятельной необходимости их появления на свет. Они от любви к стихам, к процессу их сочинения, а не от любви или нелюбви к чему-нибудь в жизни. Нужно себя проверять: действительно мне так неотложно хочется написать задуманное стихотворение или можно и не писать?
Много еще и просто неловкостей, неточности выражения, случайных или особо «красивых» слов и оборотов. Обратите внимание на мои пометки на рукописи.
А. Твардовский
9 ноября 1960 года.

Дорогой тов. Л — в!
Мне очень жаль, но я могу только подтвердить мой прежний отзыв о Ваших стихах. Вы напрасно
думаете, что я «не способен быть таким сухим и равнодушным к любым стихам, какими бы недостатками они ни изобиловали». К плохим стихам я не только могу быть равнодушным, но и просто нетерпимым, потому что, на мой взгляд, плохие стихи это то же, что плохие, скверно сшитые сапоги, плохо выпеченный хлеб, тупой нож и т. д. — с той еще разницей, что шить сапоги, выпекать хлеб и т. д. можно научить любого, а писать хорошие стихи научить нельзя — этому можно только научиться.
Вы негодуете на редакции, присылающие Вам отрицательные ответы и не дающие, мол, конкретного совета, как дальше работать над стихами и совершенствовать их. Но, дорогой тов. Л., в этом лишь сказывается наивность Ваших представлений об этом трудном деле. Не письма из редакций, не консультанты и даже не «знаменитые мастера» учат мастерству и поэзии, а великое множество книг, долгие годы труда — и то при наличии особых данных от природы.
Вы пишете сравнительно грамотные в литературно-техническом смысле стихи, имеете понятия о
стихотворном ритме, письме и т. п. Но таких стихов пишется страшно много, и авторы их, подобно Вам, недоумевают: в чем дело, почему не печатают (а их, к сожалению, иногда и печатают).
Писать стихи — занятие невозбранное никому, но немедленно связывать с этим занятием надежды и претензии на печатание, на заработок, на известность — дело опасное, способное принести большие огорчения, разочарования и даже озлобление. Вы просите меня «сделать обстоятельный разбор хотя бы одного первого стиха» (нужно было сказать «стихотворения», стих — это одна строчка). В стихотворении речь идет о возвращении с охоты.
С ружьем и сумою, от дичи тяжелой… Строчка эта написалась как сама хотела, а не как
Вы хотели бы ее написать. Посмотрите, какие неловкие, случайные, неподвластные Вам слова в ней. У охотника не бывает «сумы», у него — ягдташ или что угодно еще, но не «сума»—«с сумой за плечами» ходят нищие или бродяги («По диким степям Забайкалья»). «От дичи тяжелой» — Вы хотите сказать, что сума от дичи тяжела, а читается, что дичь тяжелая… Должен ли я строку за строкой разбирать все стихотворение? Нет. Если Вы поймете несостоятельность одной этой строки, то Вы уже многое поймете, а нет, так Вам ничто не поможет. Возьмем сразу главную, центральную строфу стихотворения.
И радость мою не смущает ненастье,
И рад я охотничьей страдной поре,
Ведь это простое рабочее счастье
Немеркнущим светом взошло в Октябре.
Поверьте мне, если сами этого не способны почувствовать, что «рабочее счастье» и «Октябрь» приторочены здесь к настроению охотничьей радости очень неловко, фальшиво, и, таким образом, «содержание» получается жалкое, несостоявшееся.
Но все это мог бы Вам сказать любой интеллигентный, начитанный человек, даже не имеющий к
литературе прямого отношения. Занозив палец, Вы рветесь непременно к «профессору», тогда как с этой бедой легко может справиться любая медсестра, а «профессор» к тому же далеко не всегда имеет возможность принять Вас по такому делу.
Отвечаю Вам так подробно только потому, что Вы усомнились в моей оценке Ваших стихов и на
шли мое первое письмо «загадочным». Ничего загадочного, тов. Л. Литература — дело непростое.
Стихи в соответствии с Вашей просьбой возвращаю.
А. Твардовский
21 ноября 1960 года.

Э. Г.
Давно собираюсь откликнуться на Ваше хорошее взволнованное и раздумчивое письмо, но я очень завален делами, рукописями и почтой, так что не обижайтесь и на краткость этого моего ответа.
То обстоятельство, что я, как Вы отметили, по возрасту гожусь Вам в отцы, позволяет мне говорить с Вами в несколько поучающем тоне, хотя, по правде, в таких делах или вопросах, как душевные смятения, поиски и мучения молодости, поучения мало чего стоят.
Одно я Вам хочу сказать: то, что Вы в свои 19 лет — «душа думающая и взыскующая града» —
это очень хорошо и, не дай бог, не спешите стать довольной, успокоенной, все понимающей и уравновешенной «средней» душой.
Я не скажу Вам, что завидую Вашей молодости и Вашим трудностям внешнего и внутреннего бытия,— это было бы лицемерием,— моя молодость была очень трудной, и я знаю, что иные трудности способны и молодость отравить во многом. Но я не желаю Вам легкой жизни, не говорю, что все переживаемое Вами — пустяки, все, мол, обойдется, а там пойдет все хорошо и гладко. Нет, дальше будет все труднее по-своему, как по-своему мне сейчас много труднее, чем в моей трудной молодости.
Но человек затем и человек, чтобы находить в себе силы одолевать трудности и обретать в этом, может быть, главную радость жизни.
Ничего Вам не советую. Делайте все, что делаете: работайте, учитесь, читайте, размышляйте, пишите Ваш дневник и все прочее. И будьте веселой, не чурайтесь юмора,— в нем столько спасительной силы.
Не отчаивайтесь от неудач, от приступов уныния и неверия в свои силы (без них не живут настоящие люди!), но приучайтесь от всего лечиться делом, каким бы то ни было, но делом, хотя бы чтением, хотя бы работой по дому, да ведь у Вас есть дело, которого оставлять нельзя: Ваша производственная и общественная работа, подготовка к экзаменам в университет и изучение языков.
Наставления мои приобретают характер тех общих фраз, которых Вы, может быть, менее всего
ждали бы от меня, но прошу мне поверить, что я не «отписываюсь» от Вашего письма, а отношусь к Вам сердечно и серьезно и очень хочу, чтобы Вам было хорошо.
Будьте же здоровы и счастливы — счастливы тем, что юность Ваша по-серьезному ставит Вам свои трудные вопросы, — значит считает Вас способной отвечать на них, как говорится, с достоинством и честью.
Еще несколько слов.
Вы пишете о своих планах или намерениях написать вдруг книгу о своем поколении, о себе, написать «просто», без выдумки и «прикрас», «как в жизни». Скажу Вам по секрету, что мы все в 19 лет были готовы написать такую книгу «просто», «как в жизни», и нам казалось, что для этого нам только недостает времени. И только с годами мы понимали, что от этих пленительных замыслов до их осуществления 100 тысяч верст труднейшего пути. Нужен жизненный опыт, знания, мастерство, нужно много чего, о чем Вам толковать еще рановато. Попробуйте написать не книгу, не роман или повесть, а всего лишь картинку, очерк окружающей Вас жизни, людей, обстановки, и Вы увидите, как это страшно трудно, как на бумаге получается вовсе не «просто»
и не «как в жизни». Словом, с этим я бы не советовал Вам торопиться. Приналягте на более реальные задачи, которые стоят перед Вами, а там видно будет.
Желаю Вам всего доброго.
А. Твардовский
28 февраля 1963 года.

Уважаемый товарищ Ж-ва!
Пьесу Вашу прочел, хотя с первых ее страниц мне было ясно, что для «Нового мира» сна не годится. Уже сама формулировка задачи, которую Вы ставили перед собой «показать не ужас и страданье, а красоту и несгибаемость наших людей», не обещала ничего доброго. Разве можно отрывать одно от другого? И что это за «.несгибаемость», когда нет «страданий», несгибаемость — перед чем?
Но дело, конечно, не в намерениях автора, а в осуществлении их, в том, что и как написано. Скажу прямо — это все очень слабо в литературном отношении. Касаться этой поистине кровавой темы, материала, относящегося к годам беззаконий, «ужаса и страданий», касаться этого в плане разрешения банально-мелодраматических любовно-семейных коллизий — дело напрасное. Чем в сущности заняты Вы?
Сведением и перераспределением между собой любовных пар ко всеобщему благополучию: эта с
этим, тот с той, а такой-то пусть лучше вернется к жене. У меня, читателя (зрителя), от такой подмены «ужаса и страданий» «красотой и несгибаемостью» является только чувство какой-то неловкости за автора, хотя, может быть, он в жизни, на собственном опыте испытал, что такое «ужас и страдания».
А чего стоят такие, например, приемы, как опознавание отцом своей дочери через расшифровку монограммы на перстне, подаренном ей матерью?
Прошу простить мне резкость, но обращаясь ко мне, Вы не должны рассчитывать на фальшивую
мягкость. Не имею физической возможности давать более подробный разбор пьесы, но это мог бы сделать не только я.
Желаю Вам всего доброго.
А. Твардовский
21 марта 1963 года.

Уважаемая Е-я Е-на!
Прочел Ваши рассказы — рукопись, которую Вы направили мне после отклонения ее в «Новом мире», прочел и книжечку «Рассказы», и сопроводительное Ваше письмо. Трудно спорить с тем, что письмо-рецензия редактора отдела прозы «Нового мира» слишком лаконична и не могла Вас удовлетворить.
Но трудно спорить и с тем, что рассказы слабенькие (среди них действительно несколько лучше других «Обида», но и он скомкан Вами, не доведен до художественного обобщения,— просто жалостный рассказ про хорошую старушку и дурную ее невестку). А ведь в этом суть,— с рецензией дело легче поправить, чем с рассказом.
Не понравился мне и тон Вашего письма. Как бы ни была тяжела Ваша жизненная судьба (а таких судеб немало в литературе), Вы не вправе относить Ваши литературные неудачи за счет Вашей биографии. Не нужно думать, что причина отклонения Ваших рассказов в чем-то ином, чем качество самих рассказов.
Лучший из рассказов книжечки «Родные места», но он опять-таки очень ослаблен фальшивой, слащавой концовкой. Вы сообщаете, что Вас издательство заставило «приписать» эту концовку. Но разве меня, читателя, это может заставить изменить свою оценку?
Наоборот, такая «жертва» ради того, чтобы только напечататься, не в Вашу пользу.
Нехорошо в письме и то, что Вы как бы обвиняете кого-то, кто завербовал или заманил Вас в литературу, посулив здесь легкую жизнь, а теперь не выполняет своих обещаний. Никто не заманивал, а жизнь в литературе трудная, полная личного риска, полная неизбежных сомнений в своих силах, частого недовольства своей работой и судьбой и очень редких радостей. И предъявлять счет некому. И ставить вопрос: «писатель я или не писатель?», как это делаете Вы в своем письме,— некому — этот вопрос решает только сам писатель, а иначе слишком все было бы легко.
И, наконец, нельзя, ставя этот вопрос кому бы то ни было, обусловливать ответ на него угрозой: «Тогда я увижу, что мне делать, жить или не жить». Подумайте, Е-я Е-на, в какое положение ставите Вы меня, задавая мне этот вопрос с таким условием?
Вот все, что могу сказать Вам по поводу Ваших рассказов и письма.
Рукопись и книжку возвращаю.
Опасаюсь пожелать Вам «всяческих успехов», ибо бы тогда можете и меня обвинить в «духовной тупости». Разрешите пожелать Вам просто всего доброго.
А. Твардовский
28 октября 1963 года.

Дорогой М-й С-ч!
Должен Вас огорчить: Ваша повесть «Проклятие» мне весьма и весьма не понравилась. Я с трудом долистал до конца историю литературно-амурных похождений Вашего «героя», пошловатого, малограмотного и развязного «молодого писателя», записки и письма которого Вы с такой тщательностью воспроизводите не страницах Вашей рукописи. Кстати, «прием» опубликования якобы случайно попавших в руки автора чужих дневников и писем — до невозможности примитивный и не позволяющий ни на одну минуту забыть, что это только литературный прием.
И скажу прямо, что я не сочувствую ни попыткам дебютировать а литературе с темой литературного неудачничества (неужели ничего другого у Вас нет, о чем бы Вы хотели рассказать читателю при первой большой встрече с ним?), ни главной идее Вашей повести, если это можно назвать идеей — о том, что, мол, у нас в литературе «не пробиться без знакомства и взятки», и о том, что девушки у вас бывают — такие с виду ангелы, а на поверку препорочнейшие создания.
Не говорю уже о языке, о стиле — это бог весть что, тут и дешевейшая литературщина, и претенциозность крайняя, и обыкновенная малограмотность.
Я не вижу возможностей исправления или, как говорят, «доведения» этой Вашей повести. Оторвитесь от нее, задумайтесь по-серьезному. Рукопись Вы можете получить у секретаря редакции.
А. Твардовский
21 февраля 1964 года.

Уважаемый М. А.!
Вы пишете мне на домашний адрес, но предлагаете мне «прочесть это письмо в рабочее время в
редакции». Оставляю в стороне известную бесцеремонность таких наставлений, но вызывать Вас для объяснений по поводу отвергнутых редакцией и уже взятых Вами обратно материалов не вижу необходимости. «Фантастические поэмы» о техническом оснащении сельского хозяйства нас, скажу прямо, не интересуют. Достаточно хотя бы беглого ознакомления с материалами декабрьского и нынешнего, февральского, пленумов ЦК КПСС, чтобы увидеть, что реальность здесь превосходит всякую «фантастику», и вот эта реальность современного научно-технического прогресса в сельском хозяйстве интересует нас куда больше.
А. Твардовский
1 февраля 1965 года.

Дорогая В-я!
Поэма «X. В.» мне решительным образом не понравилась,— начиная с темы и кончая стихом, язы
ком, стилем. По-моему, это неудача: тема взята в упрощенно-газетной постановке,— интерес к изложению потухает с первых страниц. Стих — жидкий, многословный. Примерно такого же мнения А. Г. и другие товарищи. Прозу — ждем. И стихи, конечно, если будет что новое.
Прошу не сетовать на краткость,— не имею физической возможности быть более подробным. Да и вряд ли это необходимо в данном случае.
А. Твардовский
28 марта 1966 года,

Уважаемый тов. Б-р!
Ваше гуманитарное образование, о котором Вы сообщаете в сопроводительном к своим стихам
письме, покамест что как бы мешает Вам в этих стихах проявиться самостоятельно. Уж очень нетрудное дело выказать в стихах известную начитанность, осведомленность в фактах отечественной и мировой истории или литературы, способность к имитации, например, поэтической речи М. Цветаевой и т. п. Меня лично такие стихи (а Вы их прислали мне на
домашний адрес) оставляют совершенно равнодушным, безотносительно к их более или менее совершенной «технической» отделанности.
А. Твардовский

Дорогой тов. С-ва!
Мне очень приятно, что Вы избрали темой своей дипломной работы «Дом у дороги». Эта моя поэма куда меньше других пользуется вниманием критиков, исследователей и диссертантов.
И должен сказать (не обижайтесь, не Вам первой говорю это), что такой легкий способ «выявления» особенностей содержания и стиля произведения, как обращение за справкой к автору его, на самом деле далеко не всегда продуктивен: автор менее других объективный судья и истолкователь своих вещей.
Кроме того, мне кажется, что в поставленных Вами вопросах уже содержатся ответы на них, сложившиеся у Вас,— Вы лишь хотели бы получить от меня подтверждение.
Словом, как бы Вам ни справиться самой с Вашей работой, это будет лучше во всех смыслах, чем
справиться с помощью «самого автора». Желаю Вам успеха.
Фото посылаю.
А. Твардовский
9 июня 1966 года.

Уважаемый А-р А-ч!
Должен Вас огорчить: мне совсем не понравилась Ваша «выдуманная история об отце». Я большой противник сентиментальной жалостливой прозы, как, впрочем, и стихов. И противник краснословья, стремления выразиться «похудожественнее» во что бы то ни стало, а также, простите, авторского самолюбования. А это у Вас наличествует,— я подчеркивал, отмечал, но, конечно, не все, однако, обратите внимание на мои пометки <...>> Гвоздь в том у Вас, что «ох, как трудно было отцу раскулачивать» соседа, перед которым у него были некоторые обязательства соседского порядка.
Не имею права сомневаться в фактической достоверности того, что Вы рассказываете, но рассказываете Вы так, что ни во что не верится.
Очень портит дело — с самого начала и до конца — «новаторская» манера повествования не в первом или третьем, а во втором лице, сообщающая вещи фальшивую лирико-патетическую тональность в стиле юбилейных адресов: «Вы родились в таком-то году в бедной крестьянской семье и прошли путь от и до»… и т. п. Часто это приводит к комическому эффекту, который вовсе не входил в Ваши расчеты.
Тенденция красивости в языке то и дело позывает Вас вставлять иностранные слова (это пристрастие совсем в духе Вашего отца, любившего, как Вы сообщаете, произносить вычитанные названия, имена: «Сен-Жермен», «Сирано де Бержерак» и т. п. Очень много готовых, «отработанных» до полного омертвления оборотов и выражений: сапоги — «начищенные до блеска», танки — «горящие, как спичечные коробки», нервы — «напряженные до предела» и т. д. и т. п.
Словом, рукопись возвращаю.
Если можете, не обижайтесь за резкость и краткость моего ответа,— рукописей так много и посылаемых на квартиру редактора.
Желаю Вам всего доброго.
А. Твардовский
27 июля 1966 года.

Уважаемый О. М-ч!
Простите, пожалуйста, что так задержал с ответом. С рукописью Вашей ознакомился сразу же по получении, но мне не хотелось выносить ей окончательный приговор единолично. Я передал ее моему заместителю А. И. Кондратовичу, отзыв которого прилагаю.
Что касается моего личного мнения, так вот оно.
В Вашем повествовании об отце есть ценные страницы, освещающие, например, такой момент подготовки Октябрьской революции, как работа «Солдатской правды» в период после февраля, армейская обстановка, настроения, брожения и т. п. Но мне показалось, что, хотя Ваше отношение к биографии отца делает Вам честь как сыну, все же нельзя, по-моему, комментировать документы — прямые и косвенные — этой биографии так, как если бы речь шла о Марксе и Энгельсе. Это производит невыгодное впечатление, тем более, что нельзя сказать, чтобы все стороны, все факты биографии отца характеризовали бы его безупречно.
Еще раз — извините за задержку ответа.
Рукопись возвращаю.
А. Твардовский
9 марта 1967 года.

Уважаемый И-рь К-ч!
Воспоминания писать в стихах не имеет смысла: ограничения, какие ставят ритм, рифма и т. п., неизбежно поведут к искажению фактов, обеднению тех событий из жизни Ваших однополчан, которые Вы пытаетесь излагать в стихах.
К тому же, скажу прямо, стихи Ваши в литературном смысле очень беспомощны. Вообще, начинать со стихов в 48 лет — дело, пожалуй, безнадежное. Стихотворство требует многолетней выучки, труда, изучения образцов поэзии, т. е. на это нужны годы и годы юношеской восприимчивости, не говоря уже о том, что нужно кое-что врожденное.
Мой Вам совет: попытайтесь изложить Ваши воспоминания прозой,— это, во всяком случае, будет иметь хотя бы документально-историческую ценность.
Тетрадь возвращаю.
Желаю успеха.
А. Твардовский
13 марта 1967 года.

Дорогой тов. К-н!
Писать Вы, по-видимому, будете, есть признаки того, что уже определяет манеру письма: краткость, резкость, иногда емкое сравнение, деталь. Но беда в «романтизме», «приподымании» жизни над нею самой. Почему имя героя Прон? «Романтизм». Ибо где Вы услышите в жизни в наши дни такое имя? Прону около сорока, он родился, когда произвол попа был исключен, а какие же родители могли дать такое имя в советское время? Только родители вроде Самгинских. Но из таких семей в плотники не выходили.
И далее. Всеобщее обожание Прона бабами Вы относите за счет его кудрей, глаз и т. д., тогда как
идете по кровоточащему быту послевоенной «обезмужичевшей» деревни, касаетесь трагических страниц вдовства, женского одиночества, надломленных судеб. Опять же — «романтизм». «Романтизм» Ваш еще можно было бы определить как литературщину — тяжкий грех молодого писателя.
Пораздумайте, не торопитесь, поищите себя в самом себе. Попробуйте справиться с жизнью без
приподымания ее и украшения «ветками рябины». Кстати, «демоническая» блудница Анка,— тоже дань литературщине.
А. Твардовский
13 апреля 1967 года.

Дорогой А-р Б-ч!
Отвечаю предельно кратко, чтобы не откладывать,— отложишь — потом не соберешься — такова
моя жизнь.
1. Письмо очень хорошее, разумное и светлое — при всей резкости отдельных оценок, суждений,
соображений. Жаль, что в таком письме — вдруг невыносимая гадость относительно противозачаточных средств как залога высоконравственной жизни молодых людей Вашего поколения. В одном месте Вы высказываете опасения (не совсем безосновательные) насчет возможного в будущем типа «спортивного кретиноида». Так вот для него, этого типа, только и не хватает Ваших «абсолютных противозачаточных», чтобы, не опасаясь никаких последствий, заниматься «этим делом».
Будем надеяться, что это у Вас сорвалось. Но немало неприятного и в Ваших литературных пристрастиях вроде предпочтения Лескова Л. Толстому. Все это от переизбытка юношеской образованности. Ваши завышенные оценки зарубежной русской литературы весьма простодушны и происходят, как Вы сами в другом случае справедливо говорите, более от запретного этого плода. Уж если Бунин очевидным образом увядал (молодой Бунин — это июньский луг в цветах, а поздний — сено из той травы, да еще отчасти и подмоченное и вновь просушенное), то думать, что эпигон Зайцев нечто подарил миру,— нет, увольте. Но все это, думается, взбрыкивания молодости, — пройдет.
Рассказы мне решительно не понравились: от них веет не «прохладой могил», а холодом литературщины и опять же переизбытком образованности. А жаль,— способность писать — налицо, чувство предметного мира есть, уверенность рассказчика, свобода изложения. Но жизни, той трудной, и грубой, и сложной, и единственно стоящей внимания художника, которой Вы касаетесь в письме,— в рассказах ни синьпороха! То Набоков <С...>, то «Темные аллеи», то
что-то еще, но все слышанное, хоженое. Решимость писать и ради этого идти на все — хорошо, но пусть это не будет только «желанием быть испанцем», т. е. влечением к столь красивой профессии.
Если потребность писать не является из необходимости, неотложности собственного изъяснения по серьезному или так или иначе заветному поводу, то это может привести лишь к ремесленности, пусть даже высокоразвитой, изящной, оснащенной «современными» средствами выражения, но только к ней, а не к художеству, как его понимали Л. Толстой, Гете, даже Т. Манн, называвший русскую литературу святой. 
Вот, примерно, все, что могу покамест сказать Вам. Будет новое — присылайте непременно. Рукописи рассказов возвращаю.
Желаю всяческих успехов и благополучия.
А. Твардовский

Фамилии, имена и отчества адресатов даются в сокращении. Купюры обозначены угловыми скобками.
Публикация М. И. ТВАРДОВСКОЙ.

Журнал Юность № 5 май 1974 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области