Владимир Огнев

«Юность» публикует в этом номере некоторые письма А. Т. Твардовского к начинающим писателям.
Собственно говоря, «начинающий писатель» — категория весьма и весьма условная. Так именуются чаще люди, которые сами считают себя писателями, пробуют, надеются, как правило, связывая с писательством собственные, увы, нередко ошибочные, представления о деле литератора.
Писатель всегда «начинает». И в этом смысле правомерно и понятие «начинающего». Однако для того, чтобы начать, надо иметь дарование. Можно назвать буквально единичные случаи, когда по первым опытам «начинающего» современники проглядели бы талант. Талант всегда находит себе место. Поддержать талант — всегда радостно. И Твардовский мог быть заботливым, бережным наставником, терпеливым воспитателем.
Да вот незадача! Всегда ли мы уделяем внимание тем, кто заслуживает заботы? Не случается ли порой, что подлинный талант-то и обходят своею поддержкой литературные няни, а о людях средних способностей, но поднаторевших в демагогических формулах, пекутся денно и нощно, даже когда те вполне утвердятся в положении «профессионалов»… Это по-настоящему беспокоит.
И «горьковские» традиции поминать надо тоже не суетно, как говорится, к делу.
Часто же под заботой о начинающих понимается совсем не забота о литературе — идет планомерный штурм Олимпа полчищами людей, и приблизительно не имеющих ничего общего с редким дарованием художника. Недостаточная требовательность издателей и редакторов периодических изданий способствует распространению и в печатном виде этой «приблизительно-художественной» продукции… И вот обнадеженный «начинающий» начинает требовать равных прав печатания с той, в самом деле, трудно отличающейся от собственных его опытов «литературой», которой почему-то было оказано внимание до него. Этот процесс лавинообразен и, главное, ничего общего не имеет с заботой о будущем литературы, о пополнении ее новыми именами, молодыми силами.
Сама по себе тяга людей к творчеству в условиях демократических основ нашего общества, повышения культуры — явление отрадное. Но тенденция эта плодотворна только тогда, когда не творчество подравнивается под уровень возможностей того или иного желающего писать, а люди, претендующие на высокое звание литератора, подымаются до уровня искусства, которое, как-никак, существует уже века и века.
Публикуя строгие и прямые ответы мастера, большого художника А. Т. Твардовского на письма и рукописи начинающих, редакция понимает, что далеко не всем читателям они придутся по душе. Найдутся и такие люди, кто посчитает письма Твардовского резкими, категоричными. Что ж, тут тоже дело в позиции… Быть приятным, нравиться — легче, нежели говорить правду, как бы горька она ни была. Умолчать спокойнее, нежели высказаться без обиняков.
Иные думают, что прямота в разговоре о литературе должна смягчаться соображениями о чувствах того, кого критикуют. Но не проще ли, не честнее так поставить вопрос: а кто защитит «чувства»… литературы? Чувства читателей? И если навязывающий (по наивности ли, по расчету ли на легкую жизнь, или по невежественному самомнению) свои сочинения большому читателю страны не хочет внять голосу предостережений и убеждений, ему следует, я думаю, говорить вовремя прямые и недвусмысленные слова. Как это делал А. Т. Твардовский. Для этого надо просто очень любить литературу, понимать ответственность нашу перед отечественной традицией, перед памятью Пушкина, Герцена, Толстого, Достоевского, Чехова… Рядом с их именами, не правда ли, труднее быть «добрым» и «щедрым» в раздаче лавровых венков?
Воспитание патриотизма неотделимо от уважения к подлинным национальным ценностям.
«Прошу простить мне резкость, но, обращаясь ко мне, Вы не должны рассчитывать на фальшивую мягкость»,— пишет Твардовский, а в другом ответе говорит: «К плохим стихам я не только могу быть равнодушным, но и просто нетерпимым, потому, что, на мой взгляд, плохие стихи — это то же, что плохие, скверно сшитые сапоги, плохо выпеченный хлеб, тупой нож и т. д.— с той еще разницей, что шить сапоги, выпекать хлеб и т. д. можно научить любого, а писать хорошие стихи научить нельзя — этому можно только научиться».
Отношение Твардовского к таким вещам, как нравственные критерии пишущего, было недвусмысленным. «Вы сообщаете,— пишет он одному из своих корреспондентов,— что Вас издательство заставило «приписать» эту концовку. Но разве меня, читателя, это может заставить изменить свою оценку? Наоборот, такая «жертва» ради того, чтобы только напечататься, не в Вашу пользу».
Если бы художник, к которому обращаются за помощью, мог ответить на вопрос, который часто ставят перед ним, «писатель я или не писатель», говорит далее Твардовский, «слишком все было бы легко». Тут «предъявлять счет некому». Нельзя и надеяться на «легкую жизнь». Надо самому пройти этот путь, быть готовым и к горечи сомнений, недовольства собой, риска, «личного риска», как подчеркивает Твардовский.
В переписке поэта с читателями, которые не только предлагают для отзыва свои сочинения, но и
высказывают попутные соображения о литературе, Твардовский не уклонялся от таких же прямых и твердых оценок произведений, о которых шла речь.
В том числе и собственных стихов. Крайне важны его рассуждения по поводу жизни и смерти, внезапно перекликающиеся с крылатыми словами Н. Островского: «В том-то и сласть и ценность ее (жизни.— Вл. О.), что она одна у каждого и нельзя ее прожить как-нибудь, спустя рукава,— пишет Твардовский.— Осознание этого — начало того процесса духовного роста, который формирует зрелого человека…» Речь в этом ответе на письмо Ивана Ш. идет, вероятно, о стихотворении, которое помнят все, кто читал Твардовского:
Не знаю, как бы я любил
Весь этот мир, бегущий мимо,
Когда б не убыль прежних сил,
Не счет годов необратимый.
Не знаю, как горел бы жар
Моей привязанности кровной.
Когда бы я не подлежал,
Как все, отставке безусловной,
Тогда откуда бы взялась
В душе, вовек не омраченной.
Та жизни выстраданной сласть,
Та вера, воля, страсть и власть,
Что стоит мук и смерти черной.
И, как бы «пересказывая» эти строки прозою, говорит поэт в письме: «Разве можно ценить жизнь,
любить ее и делать ее, как подобает разумному существу,— во благо, а не во вред тебе подобным,— не зная, не имея мужественного и здравого сознания ее преходящести, временности? В том-то и сласть и ценность ее…»
А. Твардовский терпеть не мог пустых, общих фраз. Когда его адресат высказался как-то насчет
стихов, «которые звали бы человека на большие дела», Твардовский весьма иронически и с достоинством отвечал: «…Не мне, конечно, судить о том, насколько отчетливо в этом направлении звучит моя поэзия. Во всяком случае, я бы не назвал ее зовущей на малые дела. Иной вопрос: насколько зовуще она зовет».
«Насколько зовуще…» Насколько художественно то, что выходит из-под пера поэта, писателя.
Насколько влиятельно слово художника. Насколько оно «проникает» в сердце, сознание читателя. Вот в чем забота истинного писателя-гражданина. Пожалуй, никто другой не высказал столько едких и метких определений для всяческих «певцов-творцов», «отражателей», а попросту говоря, спекулянтов и шабашников от любой идеи, которых здоровый дух, честный гражданский взгляд на вещи за версту отличат от настоящего писателя.
Нравственный опыт Твардовского пригодится сегодня и в спорах о духовности, которые ведет молодежь. «Терпеть не могу этаких упражнений в стихотворном нытье…» — нелицеприятно говорит Твардовский в одном из писем. «Мне чужд и отвратителен… чтобы не сказать более… мотив «Христа», к которому у нас прибегают обычно от глубокого равнодушия к людям, и низкого эгоизма». Лучше не скажешь!
Твардовский не отделял понятий красоты и правды. Когда один из начинающих гордо похвалялся в письме Твардовскому, что ставил задачей своей «показать не ужас и страдание, а красоту и несгибаемость наших людей», поэт заметил: «Разве можно отрывать одно от другого? И что за «несгибаемость», когда нет «страданий»,— несгибаемость — перед чем?» Бесконфликтность всегда хочет рядиться в тогу оптимизма. Но есть оптимизм исторический, есть воля людей к построению справедливого общества, есть героическое искусство и есть спекулятивное устранение… правды ради внешнего подобия «правильности»! Это разные вещи, и молодые писатели должны отличать эти принципиально противоположные по идее два пути: творческий, мужественный, реалистический путь — и путь спекулятивный, приспособленческий.
Вот почему, кстати, Твардовский и отвечал одному начинающему, что «фантастические поэмы» о
техническом оснащении сельского хозяйства нас, прямо скажу, не интересуют», «реальность современного научно-технического прогресса в сельском хозяйстве интересует нас куда больше». Он прочно стоял на земле сам и хотел, чтобы искусство не отрывалось от живых нужд времени, живых нужд людей. А все, что так или иначе уводило от жизни, встречало его решительное несогласие. Фантастика — закономерный жанр литературы, но когда то, что можно сделать сегодня, откладывается на далекое, едва ли не фантастическое будущее, Твардовский протестует. И правильно.
Еще один нравственный урок Твардовского. Он сам подходил к действительности непредвзято, не с заранее подготовленным конспектом-планом выводов о ней и не терпел в других волюнтаризма и облегченной подгонки сложной практики к удобным формулам. Когда некая С — ва, взявшая темой дипломной работы «Дом у дороги», выясняла у автора вопросы стиля, метода и т. п., Твардовский назвал такой подход к делу «не всегда продуктивным». «Кроме того,— продолжал он,— мне кажется, что в поставленных Вами вопросах уже содержатся ответы на них, сложившиеся у Вас,— Вы лишь хотели бы получить от меня подтверждение». Творческую работу Твардовский уважал — вот в чем дело.
Он был сторонником простого принципа: умеешь — делай, а чужим умом прожить — своего не нажить.
Молодой читатель понимает, что принцип этот распространить можно и должно на все участки нашей жизни и работы. Если профессор милостиво ставит свою фамилию перед фамилией своего ученика на его диссертации, он пользуется чужим трудом, в такой же мере, как критик, для облегчения своего умственного напряжения не занимающийся в своих статьях анализом художественного произведения, а лишь паразитирующий на материале статей своего товарища, критика же… Много тут есть примеров, да и этих достаточно.
Публикуя в этом номере письма А. Т. Твардовского к начинающим, мы хотим подчеркнуть глубоко нравственный характер позиции одного из крупнейших деятелей нашей советской культуры. Он по настоящему воспитывал молодых. Молодых — не только писателей — граждан.

А. Твардовский
«…Не Желаю Вам Легкой Жизни…»
19 января 1954 года
Уважаемый Григорий Наумович!
Я с большим интересом прочел Ваше «Письмо читателя». Задержка с ответом объясняется тем, что я находился в длительном отпуску, в частности, был в санатории, куда мне почту не пересылали, т. к. я страдал переутомлением, бессонницей — всем тем, что сопутствует работе, связанной с чтением «штабелей» рукописей. Словом, я прошу меня извинить за то, что так не скоро отвечаю на Ваше «Письмо», в которое Вы вложили немало труда и доброго чувства.
Я не знаю еще, насколько реальна возможность использования «Письма» в печати, но должен сказать, что в нем есть прямо-таки отличные строки, строфы и целые места. Правда, оно содержит в себе много длиннот, многословия, порой не очень внятного нагнетания слов, как бы некоего «бормотания», что объясняется, на мой взгляд, общим характером импровизированности Вашей стихотворной речи. Импровизатор, будь он хоть бог, вынужден пользоваться «служебными» строчками, чтобы подойти к тем, которые составляют ударную силу его импровизации. Пусть Вас не пугает это слово, я не имею в виду, что Вы просто-напросто сели и накатали эту вещь, но, посудите сами: объем ее едва ли меньше моих «Далей», а срок исполнения, с моей точки зрения, уж очень скорый.
Я думаю, что сократив (резко!) и отжав, как говорится, вещь, сняв с нее налет «импровизации», т. е. серьезно и много поработав над нею, ее можно было бы превратить в горячий и сильный фельетон, в лучшем смысле этого слова. Конечно, речь не о том, чтобы лишить ее лиричности, патетики, т. е. как бы «нефельетонных», в узком смысле, сторон. Вопрос: должна ли она, хотя бы и в таком, мыслимом мною виде, появиться именно на страницах «Н. М.» или еще где, напр., в «Лит. газете»?
Есть и другие трудности с ней, — я имею в виду места слишком автобиографические, по-видимому. Но все дело в «доведении» до некоего уровня совершенства. Тогда все становится победительнее и «проходимее». Нельзя острое только задеть кое как, а уж надо справиться с задачей до конца. Все это, конечно, я говорю в самых общих чертах и смыслах.
Я передал «Письмо» моим товарищам по редколлегии. Это необходимо хотя бы потому, что оно содержит в себе упрек в адрес автора-редактора.
Очень хочу, чтобы у нас с Вами что-нибудь получилось реальное в смысле опубликования вещи в доработанном виде. Что будет из замечаний т. т. — сообщим дополнительно.
Жму Вашу руку
А. Твардовский

17 января 1955 года

Журнал Юность № 5 май 1974 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области