Письмо июня
Уважаемая редакция «Юности»!
Я весьма удручен почти ничем не пресекаемым у нас разгулом сквернословия.
Речь, пересыпанную гнусными словами, слышишь и на работе, и на улицах, в троллейбусах, у кинотеатров.
Особенно громко «изъясняются» — часто не обращая внимания на присутствие женщин, детей — молодые люди, слушая которых начинаешь невольно думать, что или они вовсе никогда не учились в школе, или бесконтрольность, равнодушие взрослых (которые, особенно на работе, часто сами грешат сквернословием) породили у молодых убежденность, что так и надо, что так было всегда.
У иных десятиклассников через год-два после школы не остается ничего порядочного в речи.
Слушая недавно одного такого товарища, я спросил его: почему он, говоря даже о пустяках, употребляет до семидесяти процентов откровенной матерщины, чем это вызывается?
Он удивился вначале. Потом, подумав, ответил, что просто привык. Не замечает даже.
Никто его ни разу не одернул.
К сожалению, таких, как он, очень много. Я считаю, что надо незамедлительно принимать решительные — и правовые и воспитательные — меры для искоренения этой заразы,
которая уже проникает и в среду пяти и шестиклассников.
Юрий Романенко, сварщик.
г. Тирасполь.
Меня радует, что молодой рабочий из Тирасполя прислал в «Юность» такое письмо. Радует, но не удивляет. Потому что подобных писем в последнее время редакции получают немало.
Свердловский школьник с горечью рассказывает, как он потерял уважение к отцу, бесстыдно бранящемуся дома в присутствии своих родителей и детей. Паренек из Саратова, подписавшийся только инициалами, сообщает о случае, глубоко его возмутившем: группу выпускников ПТУ в первый же их заводской день мастер встретил такой похабной речью, что у них, пишет читатель, «пропала охота работать». Преподаватель алма-атинского вуза сообщает о том, что сквернословие проникло «даже в инженерную среду», и предлагает ряд крутых мер, которые помогут, по его мнению, борьбе с этим злом.
Некогда брань была достоянием ночлежек и злачных мест с сомнительной репутацией: кабаков, барахолок, притонов. Сохранилось даже выражение: «Ругается, как ломовой извозчик»… У отсталых, измученных непосильным трудом людей бранное слово оказывалось подчас примитивным способом «разрядиться» — в него вкладывалось все: и усталость, и
бессилие перед лицом судьбы, обрекшей человека на такую жизнь, и злость, и потребность на ком-нибудь ее сорвать: одни всего лишь чертыхались «с досадой», другие выбирали словечки покруче.
Любопытно, что сознательные, передовые рабочие с презрением относились к такой форме «протеста». Известно немало случаев, когда организованные пролетарии, у которых всегда была тяга к духовности и культуре, сурово осуждали тех, кто унизился до площадных ругательств, чтобы «отвести душу», «забыться». Сурово осуждали и даже изгоняли из своей среды.
Давно уже нет ни ломовых извозчиков, ни ночлежек, ни трактиров, где в пьяном угаре слезливо бранятся жалкие забулдыги. Исчезли все социальные причины, породившие этот унизительно тарабарский жаргон. Но сам жаргон, однако, не канул в прошлое. «Осовременившись», но оставшись прежним по своей сути, по своей постыдной «содержательности», он неожиданно возродился на наших глазах и с ошеломительной наглостью утвердился в повседневной разговорной речи.
Было бы очень интересно (и полезно, я думаю) изучить истинные причины и масштабы этого грустного явления — именно изучить, используя всю могучую технику исследования, которой сегодня обладает наука. Потому что с любым антиобщественным явлением, с любым злом, отравляющим нашу жизнь, можно бороться, лишь познав досконально его корни, его питательную среду, обстоятельства, обусловившие его жизнестойкость.
Но и до того, как такие исследования будут проведены, можно с уверенностью сказать, что в основе «современной» брани всегда лежит духовная бедность и нравственное разгильдяйство. Сколь бы ни кичились иные словоблуды университетскими дипломами, а то и учеными степенями, сколь бы ни были они порою профессионально близки к культуре, к искусству, все равно беспардонная матерщина, «украшающая» их речь,— неоспоримое свидетельство духовной убогости, этического примитива и эстетической глухоты.
В печати давно уже высказывается тревога об оскудении разговорного языка, о стремительном уменьшении активного словарного запаса, об унылом «арго», вытесняющем красоту, гибкость, выразительность русского слова. Но жаргон, против которого с такой священной яростью восстают ревнители родного языка,— детская забава в сравнении с похабщиной, бесстыдно вторгающейся в наше повседневье. Как метастазы злокачественной опухоли, прорастает она в живые клетки народной речи, поражая их своим ядом и обрекая на гибель.
Так что же делать? Из опасения прослыть отсталым ханжой, великопостным занудой молча взирать на то, как пачкается, калечится великий язык? Поток протестующих писем — таких, как письмо Юрия Романенко,— убеждает в том, что дать этой заразе распространяться и дальше нельзя, невозможно.
Но какой именно заслон поставить на пути сквернословия,— об этом, пожалуй, еще надо подумать. Разумеется, первое, что приходит в голову: не обратиться ли к закону, чтобы он помог нам отстоять от матерщинников нашу честь, наше достоинство, наше богатство — русский язык? Давно замечено: человек вообще склонен уповать на административные меры, наивно полагая, что росчерком пера и страхом перед наказанием можно устранить глубоко пустившее корни и достаточно распространившееся зло.
Конечно, закон — оружие сильное, и пренебрегать им не надо. Сквернословие в публичном месте, будь то улица, автобус, столовая или кино, — это и есть «умышленные действия, грубо нарушающие общественный порядок и выражающие явное неуважение к обществу» (я процитировал статью 206 Уголовного кодекса, предусматривающую ответственность за хулиганство). Так что для сквернослова наказание предусмотрено совсем не мягкое: запросто может он схлопотать «пятнадцать суток», а то, глядишь, и полновесную «пятерку». Не суток — лет…
Может. Но получает ли? Не слишком ли мы снисходительны к брани? Не только «обыкновенные» граждане, но даже юристы воспринимают ее как привычную слабость. Наверно, поэтому так редко привлекают сквернословов к ответственности — уголовной, административной.
А ответственность общественная? Ведь в Положении о товарищеских судах прямо говорится, что в их компетенцию входит рассмотрение дел о «недостойном поведении в общественных местах и на работе», «о недостойном отношении к женщине», «об оскорблении» и, наконец, прямо, черным по белому — «о сквернословии».
Но часто ли члены товарищеских судов — эти испытанные выразители общественного мнения — используют данное им право (и свою обязанность!), возвышая голос против тех, кто рядом с ними оскверняет самые святые слова, нравственно растлевая подростков и даже малых детей?
Выходит, есть у нас отличные законы, направленные на пресечение этого зла, но сплошь и рядом они остаются мертвой буквой — из-за нашей «стеснительности» ли только? Или потому, что к ругани мы притерпелись, «притерлись», привыкли, да и не замечаем ее даже, если не поразит она наш слух необычной уж «виртуозностью» или не обратится своим острием против нас же самих. Да и тогда лишь поморщимся, отвернемся брезгливо, промолчим…
Торжествующее хамство всегда сильнее стыдливо ранимой натуры…
Словом, наказывать за матерщину надо, но рассчитывать на то, что приговор (пусть даже много, много приговоров) в состоянии покончить со сквернословием, все же не стоит. Исторический опыт наглядно свидетельствует, что ни одно антисоциальное явление не удалось ликвидировать с помощью лишь административных, карательных мер.
Так где же выход? Я думаю, в создании той общественной атмосферы, при которой брань выглядела бы не привычной забавой, а патологией, атавизмом. Тогда она застрянет в горле, не вырвется наружу, а, вырвавшись по привычке, сама себя устыдится. Это не благие пожелания. Это станет реальностью, если те, например, кто возмущается и ахает, кого коробят бранные слова, выразят свое возмущение не в узком семейном кругу и не только в письме в редакцию, а, как говорится, на месте преступления, призывая в союзники тех, кто находится рядом. Я не верю в то, что совесть всегда смолчит, что в коллективе не найдется никого, кто поддержал бы человека, рискнувшего идти «против течения». Так не бывает…
Большой силой в борьбе со сквернословием может стать женщина. Это ее, прежде всего, оскорбляет матерщинник, ей плюет в душу, топчет и унижает ее достоинство. И она должна восстать против попрания своей чести.
А всегда восстает ли? Боится показаться «немодной»… И даже сама порой втягивается в порочную «игру», сама щеголяет сомнительными словечками, с веселой удалью демонстрируя свою причастность к «современному кругу». Оттого-то вольготно чувствует себя сквернослов, оттого не стесняется окружающих, оттого распаляется и входит во вкус.
Давайте же покажем ему, что не оскудели наши души, что есть в нас достоинство и гордость. Пусть женщина не смолчит, услышав бранное слово. И пусть мужчина заступится за ее честь! За честь матери, дочери, жены, сестры. Ведь это и его честь. Что из этого выйдет?
Уверяю вас: что-то выйдет! Брань, конечно, не исчезнет в один прекрасный день из нашего словаря, из нашего быта. Но она почувствует себя уязвимой.
Она утратит свою лихость. Ей станет неуютно в обществе людей, стоящих на страже собственного достоинства.
И это будет началом ее конца.
Аркадий Ваксберг
Журнал Юность № 6 июнь 1974 г.
Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области
|