Утром нас принял Юрий Михайлович Панфилов — один из новых руководителей стройки. Подтянутый, собранный, безукоризненно одетый… Ни одного лишнего слова или необязательного жеста, отвлекающих от сути дела. Это был полезный разговор. — Вторая очередь стройки сейчас переживает трудное время. Она не в том ударном цейтноте, что несколько лет назад первая. Не объект первостепенной любви и повышенного внимания. Но эти «трудности» и есть «нормальности»; когда не ждут поблажек, богатых подношений, не зависят от гнева и милостей хозяина. Надо работать и справляться самим. Для этого нужны хладнокровие, трезвый расчет, бережливость, экономия…

Трижды экономия, и еще раз экономия,— повторил Юрий Михайлович, обнаружив неожиданное для него волнение. Но этот всплеск пусть малейших эмоций дал, как показалось, повод для «постороннего» вопроса: — Скажите, почему уехали Лазутины? Говорят, он был прекрасный инженер? — Не только Лазутин,— спокойно ответил Панфилов.— Я назову вам еще несколько фамилий хороших инженеров и прекрасных людей, с которыми мы вынуждены были расстаться. Без них не было бы станции, но они… Понимаете, сегодня нужно уметь управлять. Брать не личным примером, а планомерным руководством, не «толкать», а организовывать, согласно четкому расписанию, нормальное движение вперед. Во времена Вилюйского старта денег не считали. Шла война, которая не знает счета потерям — о них узнают после победы. Шла битва, а битвам нужны знаменосцы. Но работу нельзя превращать в постоянное сражение, а производительность труда подменять конвульсиями и встрясками. «Выжмем», «наляжем», «докажем» — это уже патология, болезнь рабочего организма, которая неизбежно кончается депрессией. Спокойствие, хладнокровие, знания — вот что сейчас нужно. Минимум слов, максимум цифр. Поэтому мы не ужились с Лазутиными. Они не умеют считать.

…Вечером к нам в гостиницу пришел мальчик Коля из студенческого стройотряда. Худой, резкий, с ясными, не знающими сомнения глазами, умной усмешкой, быстрой, не затянутой эпитетами речью: — Здесь сплошная ерунда. Работяги жалуются: не заработаешь. Раньше за каждый шаг платили, а теперь экономят. А зачем, скажите, мы сюда ехали? За «туманами», что ли? Это ваше поколение деньги ни в грош не ставило! Скажете, от бескорыстия? Купить нечего было — вот и все ваше бескорыстие. А сейчас — жизненный уровень, ассортиментный минимум… И мне на этот минимум нужен свой персональный максимум… Много что пришлось выдержать нашему поколению, чтобы сегодня мальчик Коля, засунув руки под пояс «клешей», поигрывая ясными, незатуманенными сомнениями глазами, мог так вот говорить о человеческом минимуме и максимуме. Наш разговор с Колей еще впереди. Еще не написана та книга, которая поможет нам не разбежаться, а сблизиться. Быстрый мальчик из студенческого отряда — он ведь тоже считает, только считает свое. А Панфилов — государственное. Не спорю, новые люди — деловые, серьезные, вооруженные счетно-вычислительными машинами и портативными арифмометрами, лучше строят ГЭС — экономичней, рентабельней, с большей производительностью, с меньшей себестоимостью. Но сумеют ли они построить свой «дом рыжих»? А если нет, то почему не подумали, как сохранить этот дом, от которого шло тепла и света не меньше, чем от агрегатов Вилюйской ГЭС… — Верните «рыжих»,— сказали мы Одинцову. — Не понял,— удивился главный инженер Вилюйгэсстроя. — Как бы не ушли из нашей жизни «рыжие»… Он задумался. Таежный поселок Надежный. От Мирного до него, как от Москвы до Симферополя,— два часа лету, но они считают себя соседями. Здесь, если не больше тысячи километров, значит, рядом, «рукой подать». Так вот, в Надежном ломали «балки»-времянки, по-местному, засыпухи.

Строили их хозяева на свои деньги, а теперь сами, своими руками, уничтожали. Так уж заведено — стройка начинается с палаток. У палаток есть свои защитники, появились и непримиримые враги. Среди них и. о. начальника строительства алмазного комплекса на «Удачной» Владимир Тест. Он еще достаточно; молод, чтобы называть его по имени. Он начал с того, что строит для строителей жилье. Это и есть поселок Надежный, недавно появившийся на карте. Правда, нигде не указано, что в поселке у самого Полярного круга имеется гостиница по типовому проекту, индивидуально одухотворенному инженером, не архитектором, Анатолием Часовым. И ресторан «Сердена» — тоже по проекту наитиповому и тоже индивидуально преображенному фантазией и руками Часова. Есть столовая с ассортиментным максимумом, теплица со своими тюльпанами и, что важнее, помидорами и огурцами, взращенными бывшим бульдозеристом, а ныне агрономом с высшим образованием Виктором Игнатюком на индивидуально обогащенной им мерзлотной земле. Поселок — остров в таежном океане, но живут в нем люди с удобствами . большого города.

Дома, соединенные мостками свай, не жмутся в навязанной близости, а тянутся друг к другу. В этом леденящем душу крае (морозы до 60 градусов), когда полгода ночь, а в бесконечный полярный день дуреешь от мертвящего света, людям необходима близость соседа. Некоммуникабельность — болезнь перенасыщения. Здесь люди слишком далеко от материка, чтобы бежать друг от друга. Не случайно собаки в Надежном не лают на чужих. Для них все — свои. Спокойные, гордые, доброжелательные, они, не приставая, не навязывая своего внимания, сопровождали нас всю дорогу, передавая «из лап в лапы». — Может быть? — любит повторять Тест вроде бы невпопад. А потом понимаешь, что действительно очень даже может быть. Вокруг этого невысокого, широкоплечего, плотно скроенного человека все кипит. Он не может остановиться, и люди несутся за ним на сумасшедших скоростях, порой теряя на пути самообладание и трезвый расчет. Но Тест не дает пропасть ни одной мысли, ни одной свежей идее — обернется и на полном ходу подберет. Он здоров, крепок — прошел на «Москвиче» от Братска до Москвы,— но ему все время кажется, что он отстает.

— В деле Тест великолепен. В жизни — утомителен,— говорят его сотрудники (им же индивидуально завербованные на разных стройках и в центральных учреждениях Москвы). Каскад слов, жестов, движений. Он одновременно слушает (при этом все слышит), записывает, вычисляет, говорит по телефону, отдает распоряжения, краем глаза изучает докладную и резко, прорывая острием ручки бумагу, подчеркивает ошибку. Каждая секунда расписана, каждый час до глубокой ночи идет в дело. Я понимаю, почему он «задыхался» в министерстве на вполне ответственном посту с хорошей зарплатой и стабильным положением. Ему нужен плацдарм, с которого надо брать старт. Люди, машины, цифры — все движется в едином ритме, не путая, не сбивая друг друга. Он строит свой город, свою фабрику, свои дома. И в этом нет делячества, культа собственника, тщеславия единоличника. Это ответственность хозяина за свое хозяйство. Слишком много «я»? Пожалуй.

Для интервью, для застолья и душевной беседы его «я» не задевает (он гордится всеми, кто работает с ним в Надежном), а несколько заслоняет других. Просто «его много» — Владимира Теста. Зато в деле это транзистор новейшей марки. Он улавливает малейшие колебания чужой мысли, безошибочно определяет их частоту и чистоту, принимает все позывные, если только они могут быть пущены в дело. Его напор не приводит к панике, а обеспечивает рабочий ритм. По возможности… Ведь есть еще подрядчики, поставщики, смежные объекты, свежие указания, ревизоры, которые «пухнут»… и многое другое, что порой сдерживает его энергию. Стройка хоть и ударная, но есть и поударней. Проблемы выбивания, доставания, дожатия и прижатия в зоне вечной мерзлоты поддерживаются и сохраняются в том же состоянии, что и в некоторых других, менее холодных местах. И Тесту приходится иногда за неделю проделать путешествие, равное месячному турне вокруг Европы, с той только разницей, что километров больше, а свежих впечатлений гораздо меньше… Сегодня — Айхал. Завтра — Братск, и завтра же — Москва, и завтра — Мирный или Иркутск: убеждать, доказывать, доставать…

Не хватает людей — грамотных (от безграмотных трудно освободиться). Одних он привозит сам. Другие, с кем работал в Братске или на Илиме или с кем работал его отец, тоже известный гидростроитель, находят его. …На прием к начальнику записалось тридцать человек. Никому не пришлось называть свою фамилию, детально объяснять, зачем пришел. Тест все знает наперед. Он обдумывает решение задолго до часа приема. Не всегда оно есть. Главная беда — жилье. Люди нужны, но они едут, захватив с собою семью, родных, а то и друзей с ненужными специальностями. Север не может принять всех. Ему нужны работяги, а не ищущие неудачники или пустопорожние романтики. Такие все равно скоро уедут, но пока они за свой «подвиг» все время что-то требуют. Те, кто знали, на что ехали, не спешат сразу получить все, терпеливо ждут своей очереди. Они приехали надолго. Но те, кто любит парад, кто брал комсомольскую путевку на ударную стройку, как мандат на «ударную» жизнь,— те, как правило, быстро разочаровываются, прикрывая свое нежелание работать желанием танцевать (а танцев нет), или встречаться с интересными людьми (а где их взять?), или отсутствием спорта (а спортзал строит другое ведомство, которое не торопится удовлетворить потребность молодежи в спорте).

Требования справедливы, если не с них начинать рабочий день или даже беседу с корреспондентом. Тест умеет отличить работника от потребителя. И тут он жесток. Он сам не прочь похвастаться перед гостем первостепенной важностью своего объекта. Но сколько сил он и его люди тратят на то, чтобы под эту «важность» ну хотя бы вовремя доставили оборудование (ведь дорога одна — зимник, и надо успеть еще до конца навигации пригнать все в порт Ленска). Есть в стране объекты поважней? Есть, конечно. Но ведь задача, цель, выгода — все остается. «Старт» кончился, но от этого алмазы не потеряли свою ценность. Повышенное внимание развращает, люди теряют способность работать в тишине. Отсутствие внимания — постоянная нехватка материалов, простои, потери в заработках — убивает интерес к работе вообще. Тест приехал на ударную стройку, которой грозило вот-вот стать безударной. Вместе со своими людьми он вернул ее к жизни. И вот мы в городе, которого… нет. В знаменитом городе под куполом (экспонировался в Монреале),— только купола не будет. Создан местный уникальный материал — газо-силикатный бетон, который не пропускает холод и удерживает тепло. Это целая поэма — газо-силикатный бетон.

Рожденный в недоверии, в мрачных пророчествах и скептических усмешках, он превратился сегодня в первые панели будущего города. Мы идем по лестничному проему, по первым (их четыре) ступенькам, ведущим вверх, и слушаем инженера (не писателя), который, разгуливая по несуществующим квартирам, смотрит в несуществующие окна и… видит свой город. А мы, писатели, видим только бесконечную тайгу, голубое небо и сверкающую на солнце рыжую голову крепко сбитого человека, который играет на белых плитах в «классики», прыгая по квадратам коридоров, спален, столовых, а оттуда — вниз, в длинные галереи с четко (в его воображении) расчерченными «классиками» столовых, кафе, магазинов, прачечных…

В этой детской игре, как известно, самое трудное — не нарушая правил, вывести «биту» за последнюю черту. В «игре» Теста она еще далеко. Но я делаю ставку на Теста и его друзей — они должны выиграть: это те новые «рыжие», которые сочетают в себе юношескую горячность Лазутиных с холодной мудростью «технаря» Панфилова. Это то чудо, когда утро вплотную подходит к вечеру и становится завтрашним днем. Саша Бернштейн, Валерий Сергиевский, Анатолий Часов, Игорь Кругляк… Они переступили порог молодости и с разным запасом эмоций на этот счет идут к зрелости. Они больше не ждут романтических экстазов, как не ждет вдохновения профессиональный писатель, а садится за стол и пишет, забывая о том, что надо бы сначала вдохновиться… Это и есть подлинное творчество, когда его не взвинчивают витаминными инъекциями на «повышение тонуса». Они ненавидят трудности, не культивируют экзотику неудобств и лишений.

Они построили себе удобные дома, как могли уютней и красивей обставили свои квартиры, создали в каждой свой микроклимат. Они плотно зашторили окна, чтобы не проникала таежная, одуряющая тишина. Запустили пленки на магнитофонах, наполнили комнаты многоголосьем эфира на всех существующих языках. Они работают на краю земли, но принадлежат миру, и мир поэтому принадлежит им. В пусковом комплексе на «Удачной» Валерий Сергиевский строит плотину. Его главная беда —мерзлота. Его главная забота — сохранить ее. Это парадокс, который помог мне понять, в чем сила и жизненность новых «рыжих» (назовем их так — надеюсь, они не обидятся). В естественности, в сохранении тех природных качеств, которыми наделила (или обделила) их природа. Да, мы не можем ждать от природы милостей. Но и обращаться с ней, со своей природой, следует милостиво. Люди из Надежного надежны как раз тем, что не убивают в себе себя. Они в на Север поехали, чтобы сохраниться, удержать тот запас своей природной любви к созданию и созиданию, на которую давила скученность учреждения, замкнутость его пространств, точная планировка всех входов и выходов (где тоже нужно мужество — только другое). Одного природа создала для кабинетов, другого гонит на необжитые земли. Но только не потому, что там трудно или, наоборот, легко. И не для того, чтобы закружиться в романтическом угаре или вознестись на небеса в фанатическом бреду. А чтобы понять и оценить возможности своего «я», потому что именно там есть работа, которая его, как специалиста, интересует, а значит, именно там он сможет максимально реализовать это свое «я» и быть максимально полезным для дела. Сознательный выбор (а не взбитый, как крем, который опускается, стоит только перестать его взбивать) делает этих людей надежными и для себя и для общества — с низкой себестоимостью и высокой отдачей. …Опущены шторы, дымится чайник на электрической плите, шуршит магнитофонная пленка. Знакомый голос, подхваченный сегодняшними мальчишками и девчонками, мягко, неназойливо просит… дать мудрому голову, трусливому дать коня, дать счастливому денег и не забыть про него… Может, за этим и едут сюда, чтобы получить свое. Такой ли это грех — получать свое по заслугам, таланту, по силам вложенным? Так ли уж это страшно — требовать свое, если оно по праву, по закону справедливости и к обоюдной (на пользу делу) выгоде? Удивляясь наглости рвача, мы часто уступаем ему, замечая при том, что этот «свое возьмет». Но берет-то он как раз не свое, а чужое. И кто-то другой, достойный, остался обделенным, чей-то подлинный талант недоразвитым, чья-то энергия недоиспользованной, чьи-то знания нереализованными… Там, где все только начинается,— там, как на белом листе бумаги, незапятнанное поле деятельности. И, кажется, что ты посеешь, то ты и пожнешь. Человеку необходима иллюзия белого листа.

Я никогда не забуду этот вечер на кухне гидротехника Саши Бернштейна, который «умеет считать». («У него государственная голова»,— сказали нам потом в Якуталмазстрое.) Этот человек умеет связать вчерашнее с завтрашним, объединить все звенья одной цепи, чтобы потом замкнуть ее на дне сегодняшнем. Он умеет считать и свое и государственное. Он поехал в Надежный, чтобы о т д а ть свое — щедро, с размахом богатого ума, с темпераментом творческой личности. Но и получить свое — опыт, профессионализм, рабочее место, которое ему обеспечит максимальную отдачу, людей, которые помогут не разбазарить, не пустить на ветер, а извлечь максимальную прибыль от щедрых вкладов личности в общее, государственное дело.

…Притиснутый к стене деревянный стол, обязательный для гостей турецкий кофе. Что-то похожее на встречу с «бывшими рыжими» — те же бородачи, те же пластинки и магнитофонные записи, те же умные глаза, искренняя радость гостеприимных хозяев, которые очень много знают, что не мешает им с интересом слушать все, что им говорят. Они тоже успели кого-то потерять и кого-то не дождаться. Они тоже знают другую жизнь, в которой есть расстояние и необходимость телефона. И можно опаздывать в театры, и не слушать известного скрипача, и не пойти на выставку или новый спектакль. Они все это знают, помнят и… откровенно тоскуют по этой возможности пользоваться или не пользоваться дарами большого города. Но они здесь, в Надежном, в тесной близости и одновременно непримиримости соучастников одного дела. Я завидовала их независимости от прошлого, когда не тасуют битые карты, а делают новые ставки, рискуя, но одновременно заранее просчитывая выигрыш. Они не мусолят старые раны и обиды. Не топят мысли в словесных потоках, а время — в прострации мысли, которая вообще, которая ни о чем… Иной из нас много говорит о жизни.

А они живут. Сетует на неудачи прошлого. А их волнуют неудачи будущего. Ждет своего мгновения. А они от этого мгновения оттолкнулись, получив заряд на жизнь, прекрасную не своими трудностями, а своим трудом. Поселок Надежный… Конечно, не случайно его так назвали. Не знаю, насколько надежна трубка, из которой здесь будут извлекать алмазы. Алмазы — не бесконечны. Но пока им сопутствуют маленькие драгоценные камни — пиропы, люди всегда определят, где их искать.

Журнал Юность № 6 июнь 1974 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области