Обращаюсь к читательским черепам: неужели наш разум себя исчерпал?
А. ВОЗНЕСЕНСКИЙ «Ров».
На 82-м километре шоссе Мурманск — Печенга, рядом с мемориалом Победы, у мотоцикла лопнула шина. Двое парней отправились в поселок искать запасное колесо. Остальные четверо въехали на площадку мемориала и стали ждать. Выпили вина. Скучно. И тут появилась винтовка. Малокалиберная, без приклада, ее легко спрятать под полой куртки. Есть винтовка — нужна мишень. Сначала разбили бутылки. Затем пальнули по изоляторам на столбах высоковольтной линии электропередачи. Нет, не то. А цифры «1941», буквы в словах «Памяти павших будьте достойны»? Ну-ка, в самый центр «единички» — слабо попасть? Клацает затвор. Мушка скачет, не ложится в прорезь прицела — трудно без приклада. «Давай сюда ствол, салага, я тебе покажу, чему меня в погранвойсках научили. Левая рука — упор — тверда. Мушка в прорези, как в гнезде,— не шелохнется. Та-ак… Теперь плавно на себя спусковой крючок. Пружина что надо — поддается легко, почти без усилия»… Щелк! Глухим стоном отзывается металл. В центре первой цифры чернеет отметина. «Ну что, салаги, видали, как надо?»
«9 июля 1986 года в 17 часов 10 минут заместитель начальника УВД Воронин А. С. дал указание направить следственно-оперативную группу в Долину
Славы в связи с тем, что к нему обратился председатель секции ветеранов войны и сообщил о повреждении памятников мемориала». (Выписка из журнала дежурной части Кольского РОВД).
Алексей Евтюков: «Расстреливать памятники?! Нет, что вы! У меня просто было желание попробовать выстрелить — и все».
Игорь Беляков: «Даже не знаю, как объяснить… глупо получилось. Не думали об этом».
Андрей Куколев: «Случайная нелепость…»
Самому младшему из всей компании, Георгию Перцеву, к моменту преступления еще не исполнилось шестнадцати. Именно ему принадлежала та винтовка.
— Георгий, ты уже вторую неделю в следственном изоляторе, какие чувства были, когда только оказался в камере?
— Скукота.
— В твоей жизни был какой-нибудь случай, который бы оставил след в памяти?
— Не было.
Георгий Перцев, Гоша, как его зовут дома и в школе, немногословен. Он и Беляков, будучи в сентябре еще на свободе, вызвались показать следователю, где находится склад оружия, собранного Андреем Куколевым.
Ехать предстояло долго. На 92-м километре шоссе Мурманск — Печенга милицейский газик свернул на грунтовую дорогу. Для Гоши здесь все было знакомо. Он рассказал нам, что это бывшая рокадная дорога немцев. Вон и развалины их госпиталя. А место, где нависшие скалы прижали дорогу к озеру, называется «Упаси, господи». В сопке, чуть подальше, у немцев были склады с оружием и боеприпасами. А вот на том склоне стояли батареи, тоже немецкие…
Почти непрерывно сыпал мелкий, нудный дождь, иногда превращаясь в снег. То и дело нам встречались группы подростков. «Оружие ищут,— пояснил Перцев.— Бородачи». Так называют искателей «приключений» в полосе бывшего фронта. Оставив машину, мы километров пять шли пешком. Колючая проволока, осколки снарядов, корпуса мин без взрывателей, проржавевшие стволы от винтовок и автоматов, окопы, доты — все здесь было почти таким же, как и сорок с лишним лет назад.
Игорь Беляков работал в рыболовецком колхозе «Ударник». Единственный из всех шестерых состоял на учете в комсомольской организации.
— Игорь, в каком году вы вступали в комсомол?
— В 79-м.
— Знаете ли вы, кто сегодня является первым секретарем ЦК ВЛКСМ?
— Не знаю.
— Какой по счету был съезд комсомола?
— Не в курсе.
— Ну, а зачем вам членство в комсомоле?
— Не думал об этом.
Сергей Белицин работал на производственном объединении судоремонтных предприятий «Мурманская судоверфь» с октября 1982 года. Судокорпусник третьего разряда.
В центре Мурманска есть памятник. В последнем порыве навстречу врагу, с занесенной над головой гранатой, запечатлен в камне Герой Советского Союза Анатолий Бредов. Окруженный фашистами, он взорвал себя вместе с ними. Трудовую деятельность Анатолий начал на судоверфи, о чем напоминает мемориальная доска в одном из цехов.
— Сергей, есть что-либо общее в биографии Анатолия Бредова и вашей?
— Не знаю.
— Но ведь вы четыре года работали на судоверфи, а каждый школьник в Мурманске знает, что Бредов работал в одном из ее цехов.
— Значит, не каждый.
— Но вы хоть что-нибудь о том, как жил этот человек, слышали?
Пожимает плечами.
Андрей Куколев, учащийся мурманского СПТУ-6. Он привез винтовку в Долину Славы и первым начал стрелять.
— Андрей, трудно убить человека?
— Конечно, трудно.
— А память можно убить?
— Память какую?
— Человеческую память. Куколев молчит.
Живет в Мурманске парень. Знаю его давно, с комсомольских еще времен. Работал тогда Миша Орешета в Мурманском морском пароходстве, но более был известен тем, что одержим поиском пропавших без вести во время войны. Тысячи километров по тундре и скалам исходил он со своими товарищами. Тысячи писем отправил он лицам официальным и частным. Знают его во многих концах страны. Пишут ветераны, старушки матери. А некоторые друзья-приятели говорят ему: дурак ты, Миша, и карьеру ведь мог уже сделать, и жить посытнее. Но ушел Орешета из пароходства. Плюнул на карьеру, прочие блага и стал работать в обществе охраны памятников. «Тут ведь как получилось,— рассказывал он мне несколько лет назад.— Попал я однажды на полуостров Рыбачий. Было это в середине семидесятых годов. Иду по сопкам и вдруг вижу: останки человека на камушке. Подошел ближе. Лежит краснофлотец погибший. Винтовочка у него тут, рядом с косточками, гранат несколько. И вот, понимаешь, лежит он просто так, под ветрами, дождями, снегами уже тридцать лет с лишком. Ну как же такое быть может?! А тут узнал, что не один он вот так лежит… забытый, непохороненный. Много их. Не должно же так быть! Вот с тех пор и не могу успокоиться. Обязанность у меня есть теперь».
Иногда после многолетнего поиска удается вычеркнуть в судьбе человека горькие слова «без вести пропавший», а вместо них вписать другие: «геройски погиб».
Вот к нему, к Михаилу Григорьевичу Орешете, и решил я пойти со своими вопросами.
— Для тебя ведь случившееся — неожиданность? — спросил он.
— Как и для всех.
— Для меня — нет. Почитай бумаги из этой папки.
Я раскрыл папку. «На безымянных высотках севернее высоты «Каменистой» и в районе озера «Сердце» обнаружены десятки умышленно разрушенных захоронений советских воинов. Извлеченные из могил останки, ботинки, сапоги, амуниция, снаряжение, подсумки, противогазы разбросаны вокруг бывших захоронений». Акт составлен 22 июня 1981 года. Ровно сорок лет…
— Этой папке уже лет десять — двенадцать,— сказал Миша.— Собираем и… молчим об этом. Выстрелы в Долине Славы — итог нашего молчания. Для тех, кто занимается охраной памятников, эти выстрелы неожиданностью не были. Смотри. Год 79-й. На полуострове Средний были вскрыты три солдатские могилы. В 80-м в районе мыса Пикшуев были обнаружены останки тысяч (!) советских солдат, погибших в 42-м году, во время апрельско-майской операции. Помнишь, неудачный был десант. Да, места труднодоступные, но ведь остались и живые из того десанта. Они-то знали, что товарищи их не похоронены! Всколыхнули общественность. Люди собрали останки, сделали братскую могилу, но безымянную! Одним энтузиастам восстановить имена погибших не под силу. Пойдем дальше. В 81-м году была вскрыта могила орденоносного разведчика Чистякова по Луостарской дороге. В 84-м году пришло письмо от рабочего дорожного управления. Он писал, что вскрыто воинское захоронение на 71-м километре шоссе Мурманск — Печенга. Мы поехали туда с областным военным комиссаром Горовенко. Приехали и… я-то уже знал, что такое творится, а он… он в себя прийти не мог, когда увидел. Тридцать одна могила вскрыта! Вот фотографии, посмотри… Кто этим занимался? Не эти ли ребята, которых сейчас судить будут? Им подобные. И те, кто вскрывал могилы, они ведь еще ходят по земле. А ты говоришь: из ряда вон… В ряду многих этот случай. В 84-м мы готовились к сорокалетию разгрома немецко-фашистских войск в Советском Заполярье. Поехали по Печенгской дороге. И что мы увидели? Памятные знаки со словами: «Товарищ, склони голову, остановись. Ты въезжаешь в зону, где шли бои и погибли советские люди»,— они ведь были изрешечены пулями. Мы эти знаки спрятали, отпраздновали сорокалетие. В этом году ездил я с ветеранами на Титовку. Там, неподалеку от бывшего поселка Титовка-река, стоит памятничек небольшой. Там звездочка… красная звезда на верху обелиска — расстреляна. Недели две назад позвонили из организации, шефствующей над братской могилой шестой героической батареи: уже второй раз кто-то крадет ограду с этой могилы. Кто-то взял, погрузил и увез… Когда впервые такое произошло, мы попросили УВД найти преступника. Но никто ничего не сделал.
— А «в остальных случаях?
— Сообщали в УВД. И фотографии вот эти, с запечатленными на них кострищами, ломами и лопатами, с черепами наших солдат на палках, тоже передали им. Можно было найти преступников, но никто этим не занимался. Обещали принять меры. Тактика ведь какая? Тебе никто не отказывает. Все тебя понимают. Все обещают разобраться и что-то предпринять. А если приходишь во второй, третий раз, на тебя уже смотрят как на странного, мягко говоря, человека…
— Ты никогда мне не рассказывал обо всем этом, Миша!
— А что толку! Я делал не одну попытку опубликовать материалы в газетах. Вот, даже альбом с фотографиями носил. Не то было время… Время страусовой политики. Делали вид, что ничего не видим и ничего не слышим.
Приговор участникам преступления в Долине Славы: Куколев — 5 лет исправительного труда в колонии усиленного режима, Гуляев — 4 года, Белицин — 3 года и 6 месяцев, Беляков — 3 года, Евтюков — 3 года, Перцев — 3 года с отсрочкой исполнения приговора на 2 года.
«Пишет вам Тамара Николаевна Онохина. Я не жила в войну в Мурманске, я свердловчанка. Над нами не рвались бомбы и снаряды. Мы только работали по 16—18 часов в сутки в промороженных цехах и в таких же промороженных домах отсыпались. В нашей семье так же, как и у всех, были проводы и были похороны. Не вернулся с фронта, и мы ничего не знаем о судьбе моего отчима, хорошего человека Михаила Андреевича Трегубова. И страшно подумать, что, может быть, где-то вот такие же изуверы глумились над его могилой…»
Шли письма, звенел телефон. Я вслушивался в голоса, вчитывался в строки — нет, не было среди откликнувшихся на случившееся молодых.
Набираю номер комитета комсомола судоверфи.
— Татьяна Пахнева, секретарь, слушает.
— Таня, вот такой вопрос у меня: вам знакомы фамилии Евтюков и Белицин?
— Евтюков? О чем-то говорит, но о чем, сейчас не могу вспомнить.
— Вы слышали о происшествии в Долине Славы?
— Да, слышала… Судили их уже вроде бы. Ага, теперь вспомнила: со второго судоремонтного завода молодые люди.
— У вас что-нибудь предпринималось в связи с этим?!
— А что у нас должно предприниматься?
Я растерялся. Может, и впрямь наивные вопросы задаю? А в трубке между тем бойко звучало:
— Они не комсомольцы, взыскание я им дать не могу. Конечно, мы все не одобряем этот поступок, и общественное порицание им на заводе было вынесено…
— Таня, вопрос ведь шире. Да, они — несоюзная молодежь, как принято говорить, хотя Евтюков был в комсомоле, он просто не встал на учет после армии, но ведь одна из главнейших задач комсомола как раз и заключается в том, чтобы работать с такой молодежью.
— Я, откровенно говоря, не пойму, к какому выводу вы хотите прийти?
— Вывод очень простой.— Я начинал закипать.— Меня интересует, насколько вас потряс этот случай, как задел вас? То есть, каким уроком это для вас явилось? И вот сейчас вижу, что пока никаких уроков…
Вот тут уж досталось мне. Пахнева яростно бросилась в атаку, доказывая, что я ничего не смыслю в комсомольской работе и она не обязана помнить всякие там фамилии, а в данную минуту она готовится с товарищами к отчетно-выборной конференции и ей некогда отвечать на провокационные вопросы.
О нашем разговоре с Татьяной Пахневой я рассказал в телепередаче. И дождался-таки звонка из районного комитета комсомола. Первый секретарь Светлана Поверичева предложила встретиться. Приехала она не одна, а с секретарем горкома Татьяной Красоткиной. Приехали секретари, чтобы доказать мне: ни черта я не понимаю в комсомольской работе и задачах комсомола. Девушки, сказал я, ну, а сами вы о чем размышляете через три месяца после случившегося? «Мы не можем пока ничего придумать»,— был ответ.
Много лет назад в командировке в Волгограде я отправился на поиски Дома Павлова. Мне говорили:
вон он, где-то здесь, рядом, а я все не мог найти. И не нашел бы, если б не ткнули, как говорится, носом в его стену. Не нашел бы, потому что искал дом сержанта Павлова, искореженный, хранящий следы того всесокрушающего смерча, который обрушился на разведчиков…
Передо мной стоял другой дом, обычный, в котором, как и везде, жили люди. Лишь на торцевой его стене я увидел безликий барельеф с военной символикой и мемориальную доску, сообщающую о том, что это действительно знаменитые Дом Павлова.
Мы многое перестали замечать. Потеряли чутье на фальшь, на неправду. Не заметили, например, как появилась помпезная трибуна на мемориальном комплексе в Долине Славы, атрибут парадности — в месте святом. Не почувствует, еще раз повторю, дыхания прошлого здесь подросток. Что овеет его этим дыханием? Мрачная металлическая конструкция, символизирующая русские штыки? Стилизованные, из грубого железобетона знамена? Поле, покрытое колючей стерней, прижавшее мемориал к самой дороге? Или вид скульптурной группы бойцов со склоненным знаменем, вид запущенный, бесхозный?
Вспомните виденные не раз картины торжественных пионерских слетов на местах былых боев. Вглядитесь в лица ребят. Вы не увидите главного — душевного трепета перед прошлым. И виноваты в этом не дети. Это мы выставили их перед массой незнакомых людей и научили читать зачастую пустые, холодные стишки. Фальшь и лицемерие оборачиваются в конечном итоге равнодушием. Вдруг всплыла деталь из следственного дела: въехали ребята на мотоциклах под запрещающий дорожный знак, именуемый в просторечии «кирпичом». Стоит этот знак на границе мемориального комплекса. До чего же мы дожили? Запрещающий знак вынуждены были установить в месте, к которому, испокон веку так повелось, с непокрытой головой ходить должно!
Года три назад в школьном отделе обкома комсомола случайно возник спор. Я сказал, что всякий отчет тимуровцев о своей работе выхолащивает саму суть этой работы. Заведующая отделом удивилась: «Как же ее учитывать в таком случае?» Да никак! Она секретна, и в этом ее высокий нравственный смысл. Бескорыстие, душевный порыв не имеют ничего общего с количеством посещений ветеранов на дому, с количеством ведер воды, принесенных в его дом, с количеством покупок и т. д. Требуя от детей отчета в таком деле, мы развращаем их, приучаем к воздаянию… Мне и тогда намекнули, что я слабо разбираюсь в комсомольской и пионерской работе. Что же это за работа? Кто и зачем сделал ее столь сложной, что никак не разобраться в ней? А затем, вероятно, чтобы, как щитом, прикрывать бездеятельность, а точнее — видимость деятельности.
Из анкет учащихся Мурманского техникума механизации учета.
«Ужасно, что многое стало обычным. Мы привыкли к словам: «Никто не забыт, и ничто не забыто», «Наша цель — коммунизм». Мы их читаем, но близко к душе не воспринимаем».
«Вот тот начальник, который приказал прокладывать дорогу через воинское захоронение, наверняка в каком-то своем отчете писал о памяти, говорил о том, что нельзя не чтить павших, а потом… этот его приказ. Да ведь его тоже судить надо!»
Был такой случай. Когда Кольская ПМК — передвижная механизированная колонна — строила железную дорогу в районе Долины Славы, то выяснилось, что придется прокладывать эту дорогу через воинское захоронение. Рабочий, который работал на экскаваторе, зацепил ковшом останки солдат, остановился и доложил о воинском захоронении начальству. Ему приказали: давай, работай. И железная дорога, по которой сейчас идут поезда, проходит через захоронение, по костям. Михаил Орешета потом ездил туда специально с Кольским отделом культуры. Были в вагончиках у рабочих, выступали, рассказывали о войне. И рабочий с экскаватора затем подошел к Мише и сказал: «Извините, может быть, действительно не хватило мужества отказаться выполнять распоряжение…»
«Память вырождается в лозунги и призывы» — это тоже написал подросток в анкете.
Была у меня встреча с этими ребятами. Их пришло около тридцати. Интересные ребята, думающие, остро подмечающие в жизни то, на что мы, взрослые, внимания не обращаем.
— Пригласили ветерана на встречу, поговорили, и я забыл об этом.
Пришел в редакцию ветеран. Не согласен он был с такой фразой, прозвучавшей в эфире: «В том, что случилось, виноваты мы все». Не принимает ее на свой счет.
Ветеран сказал мне, что с некоторых пор нигде не рассказывает о своем боевом прошлом. Сначала объяснял это неумением, но потом вспомнил последнюю встречу со школьниками. Рассказывал он тогда о том, как, возвращаясь из вражеского тыла, попал под обстрел наших «Катюш». Спасаясь от смертоносного огня, прыгнул в окоп и свалился прямо на гитлеровца. И тут же еще один фашист придавил его сверху. Думал — все, конец пришел. А когда закончился обстрел, оказалось, что тот немец, который сверху был, сгорел в термитном огне реактивных установок. Тот же, на которого он свалился, сошел с ума. Случай. Редкий на войне случай высочайшей справедливости, когда слепой огонь избрал своей жертвой того, кому и был предназначен. Школьники слушали и… смеялись.
А я тоже помнил, как смеялись мальчишки во время финальной сцены из старого кинофильма «Александр Матросов», который показывали в пионерском лагере. Мы, подростки пятидесятых, ходившие на этот фильм много раз, не стесняясь друг друга, плакали вновь и вновь, видя, как Матросов бросает гранату на амбразуру дзота и не попадает. Мы верили тогда в жизнь на экране, хотя снята она была без особых режиссерских и операторских ухищрений. Через тридцать лет мальчишки, такие же мальчишки смеялись.
Я пишу этот очерк не по горячим следам. Они успели уже остыть. Потому и пишу. На душе неспокойно.
Леонид ГУРЕВИЧ.
 

Журнал Юность № 7 июль 1987 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области