К подходу больших дождей были убраны самые обширные поля колхоза и оставались лишь разрозненные островки ячменя по каменистым пригоркам. Этот ячмень убирали аврально всем отрядом. Его еще раньше скосили косами и сложили в небольшие, колючие стожки, и теперь эти стожки на вилах и прямо на руках бегом подносили вниз к упершемуся в край оврага комбайну — самое ближнее место, куда он смог пробраться. Винтовой вал с зубьями крутился на отчаянной скорости, и с непривычки было страшновато работать так близко перед ним, перед его грохочущей прожорливостью и руками запихивать в эту неразборчивую пасть охапки колосьев. Тучи наваливались по всему горизонту.
На них сначала оглядывались на бегу, а потом и оглядываться стало не нужно — черно было повсюду и над самой головой. И хотя за последними стожками мчались уже наперегонки, подхватывали сколько могли и несли обратно, рассыпая на ходу, все же так и не успели. Полоса дождя сначала настигла бегущих, потом вал с зубьями, и все покрылось шумом падающей воды, в котором прежняя беготня и визги сделались сразу смешны и неловки. Комбайн развернулся и на целый год уехал куда-то под дождем, а люди подняли большой брезент, столпились под ним на дороге и тоже пошли следом в сторону деревни. После начала дождей можно было бы и ехать домой, но срок их командировки еще не истек, и решено было остаться до конца, чтоб уж помочь колхозу основательно и залатать какие возможно дыры в запущенном хозяйстве. Троеверов, уже поправившийся и против своей воли снова попавший в главные, сходил на почту обсудить этот вопрос по телефону с замдиректора. Он хорошо все предварительно обдумал с обычным своим пристрастием к наибольшей пользе дела, так что замдиректора во всем с ним согласился. Они были почти одного возраста и обычно легко сговаривались о самых сложных делах, не боясь при этом порой забираться в самые отвлеченные области психологии труда и организации производства. Память у обоих была хоть куда, так что, обсуждая даже такой пустяк, как отъезд из колхоза, они не забыли ни одной мелочи, в том числе и необходимость выдать людям месячную зарплату. Тут они как раз немного поспорила: замдиректора предлагал приехать на день раньше и получить зарплату на заводе, Троеверов же настаивал, чтоб кассира прислали прямо в колхоз вместе с автобусом, а людей без дела на завод не возить.
— Ну, рассудите толково,— доказывал он,— что им там делать один лишний день? Работать они перед субботой не станут, не успеют включиться, наоборот, соберут вокруг себя приятелей и начнут врать про свою сельскую жизнь и трудовые рекорды. Получится одна болтовня и всеобщий беспорядок. Разве это хорошо?
— А деньги на дом возить это хорошо? Это, по-твоему, не беспорядок? За деньгами надо самим приезжать да в очереди постоять — добыть их надо.
А то нате вам, с доставкой. Это мне как-то чуждо, даже противно как-то, я тебе честно скажу.
— Нет, уж вы себя переломите. Это только с первого раза противно, а дальше легче пойдет.
— Да и послать мне некого. Сэм смотри: кто в такую глушь да с этакими деньгами согласится! Я бы и сам не поехал, ограбят еще по дороге, как же можно?
— Ну, это, конечно. Ограбят. Скажите еще — кулацкие банды налетят.
— Вот я и говорю.
— А вы своих вахтеров направьте с наганами.
— Ты все шутишь, а серьезную мысль придумать не можешь. Это тебе живые люди, это тебе не морковку за хвостик выдергивать. Забыл уже все. Ну, кого я пошлю, говори?
— Кого-кого… А хоть из моей группы — Костовскую.
Он и не собирался этого говорить, но когда вылетело вот так само, почувствовал толчок крови в горле и будто даже онемел ненадолго.
— Костовская? Это которая — седая, что ли? Или рыженькая? Да она и считать-то, наверно, не умеет. Алло! Эй, ты куда пропал? Девушка, проверьте ваши часики — у нас еще три минуты чистых, оплата вперед. Алло! Дайте же договорить с человеком.
— Алло,— выдавил наконец из себя Троеверов.— Теперь слышно?
— Так ты утверждаешь, что эта Костовская сможет сосчитать такую кучу денег?
— Она у нас кассир. Специально назначенный.
— Ну, другое дело. Так бы и говорил. Все тогда, все ясно. Присылаю и автобус, и деньги, и рыженькую, и… и прощай. Привет.
Троеверов вышел на крыльцо почты и постоял немного, пытаясь все обдумать и понять, что же это он натворил. Из всех желобов в землю била вода и уносилась по наклону улицы. Он поднял капюшон и пошел вслед за ней вниз, но обдумывание у него не получалось, а только сладко ныло в груди и глупейшая улыбка блуждала на разгоряченном лице.
«А что ж, и позвал,— думал он.— Захотел и позвал. И она тоже: захочет — приедет, а нет, так нет. Может, она и не захочет, а я вот позвал — и прекрасно».
Вода шумела справа и слева в траве, покрываясь от скорости ромбами и пузырями. Этот трепещущий рисунок воды совершенно завораживал его, доводя до какого-то счастливого отупения. Он попробовал что-то сообразить, припугнуть себя разоблачением, что все узнают теперь про них и поймут, но и это вышло совсем не страшно. Да, вот хочу ее видеть и зову, даже пользуюсь своим положением, злоупотребляю властью. Ну и что? Захотел и вызвал за сто километров, исполнил свой дорогой каприз, а вы все заметили и хоть намекайте, хоть корите в открытую — мне плевать. И всякий раз, как он думал об этом и представлял ее приезд, за каждым сладким замиранием сердца возникала в нем эта новая лихая безоглядность, которая тоже нравилась ему и умещалась в единственном возгласе — и пускай!
Зато последние вечера тянулись для него один тоскливее другого.
Песни уже были все перепеты по нескольку раз, и рассказано все немногое, что можно было рассказать посторонним людям. От скуки даже начались обиды и склоки, кто-то кого-то уже презирал, кого-то раскусили, с кем-то не разговаривали, а кому-то, наоборот, грозили крепко поговорить, когда вернемся. Пора, пора было уезжать!

Журнал Юность № 2 1974 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области