Бригада заводских добровольцев, с которой ехал Троеверов, должна была, видимо, сыграть роль десанта спасателей в самых отдаленных и заброшенных деревнях колхоза, где лишь в последний момент обнаружили изрядный урожай на полях.
Разобраться, чья именно в этом заслуга, времени уже не оставалось. Да и чего тут гадать занятым людям в разгар уборочной кампании? Были поля, был урожай на них, капуста, ячмень, картофель, и если бы все это богатство пропало теперь, сгнило не убранным на земле, то получилась бы в сто раз горшая обида, чем не будь его вовсе. Поэтому вновь прибывших ждали здесь как последнюю надежду, как избавителей: сводка обещала еще несколько ясных дней, а там погода грозила испортиться безнадежно и надолго.
Они приехали под вечер и разместились в двух заколоченных домах, про которые им сказали, что хозяева давно куда-то отлучились и так до сих пор и «замалчиваются», Спали первую ночь прямо на сене или на ватниках. Утром прискакал на коне молодой бригадир в военной шинели и прокричал им несколько громких команд, где, чего сегодня работать и по скольку человек. При этом он показывал на приехавший за ним грузовик и, должно быть, на шофера внутри, который все знает и остается здесь вместо него как инструктор. Когда он ускакал, выяснилось, что шофер за рулем действительно есть, но беспробудно спящий. Его вынули из кабины, чтобы не мешался, унесли в избу, а сами набились в кузов, запели. Троеверов сел за руль, и поехали — рабочий день начался.
Никто не выбирал Троеверова и не назначал командовать, но как-то вышло само собой, что он останавливал машину, указывал, кому сойти и что здесь делать на этом поле, советовал, как сподручнее взяться и куда складывать, а потом снова лез в кабину, чтобы везти по местам остальных, и никому это не казалось самоуверенностью или несправедливым. Уже попадались справа и слева убранные полосы с острыми курганчиками тут и там, и из каждого выбивался, как пламя, пучок соломы, а он авторитетно объяснял всем, что это бурты, в них под слоем
земли картошка, а солома сверху для воздуха, и чтобы они делали точно так же. Оставленные люди терялись потом у горизонта. Издали поражали их согнутые фигурки на фоне огромности земли, и дух захватывало от жалости к ним и от их беспомощности. Но дорога поднималась все выше, вдруг открылось необъятное желтое поле, состриженное крохотным комбайном в углу, а за ним холмы, и там, на холмах, и рядом с комбайном тоже копошились фигурки, они мелькали, если всмотреться, и по опушке леса и по берегу озера, копошились повсюду и про беспомощность свою, кажется, не подозревали.
На дороге тоже встретились им две бабки с граблями, шедшие целеустремленно и деловито, как жуки через расстеленное одеяло, а потом налетел на своем коне бригадир — этому, даже наоборот, все просторы казались тесны и не было настоящего места, чтобы развернуться.
— Куды! Куды прешь! На тока загибай! — крикнул он с седла в опущенное стекло кабины и унесся без топота напрямик по желтой стерне, но Троеверову уже было понятно, что за тока и где они могут быть, он свернул именно там, где надо, увидел высокие сараи, уверенно объехал их, и вот уже внизу действительно видна площадка, стрекочет молотилка, лежат длинные кучи овса.
Почти до самой темноты он носился по дорогам на своем грузовике и чего только не наработал и
каких только талантов не открыл в себе за этот бесконечный солнечный день. Он объезжал обобранные поля, нагружался доверху их нежданным урожаем, вез все это в районный центр на базы, находил их легко и без расспросов, быстро сгружал, но не кидался тут же назад порожняком, а успевал заскочить на какие-то другие базы и склады и прихватить с собой для колхоза несколько кубометров досок или бочки с горючим или хоть пустых ящиков под картошку, работал сам вместе с грузчиками,
щупал, нюхал и проверял, ввязываясь тут и там в отчаянные схватки взаимного надувательства, вызывая при этом во всех невольное уважение своей ловкостью и нахальством. Так, на лесопилке ему хотели всучить вместо настоящих досок паршивый горбыль, но он этого не допустил и, наоборот, прихватил лишнего, запутав всех хитрыми расчетами объема древесины, тут же погрузил бесхозный заржавленный насос, наобещал вместо него кучу товаров, не представляя, где их достанет, но всю дорогу был счастлив своей сделкой и потом действительно сменял этот насос на ферме за бидон молока для своих людей — так он теперь называл заводских конструкторов, оказавшихся под его началом.
Во время своих рейсов он иногда замечал вдали бегущую фигурку шофера, который теперь проспался и гонялся за ним повсюду, крича издалека, чтоб отдавал грузовик, а не то он вынесет из дому ружье и стрельнет — ему, мол, теперь все равно пропадать и ничего не страшно. Троеверов грузовика ему, конечно, не отдал, а строго велел идти работать на силосорезке, и тот сразу успокоился, почувствовав над собою ответственное начальство, и побежал чуть ли не с радостью. Вообще этот грузовик добавлял Троеверову столько могущества, что даже бригадир со своим конем скоро уже стушевался и ничего не мог ему приказать, а только советовал снизу, что было бы выгоднее сейчас сработать. Всюду, куда Троеверов ни приезжал, на полях его встречали перемазанные землей бывшие конструкторы, техники и чертежники, просили наперебой советы и распоряжения и жаловались на трудности, на недостачу инструмента и воды, на порезанный палец, и он всех утешал и подбадривал, обещая скорый конец и отдых. И действительно, вскоре все то же неведомое, но точное знание подсказало ему, хотя солнце еще не зашло, что вот хватит, что на первый день довольно, настал необходимый момент конца работы, верхняя точка, за которой все уже пойдет для каждого в тягость и отвращение, на место радостного подъема придет изнеможение и тоска и на следующий день придется пускаться на всякие ухищрения, чтобы заставить работать в полную силу и добиться выполнения
нормы. Он приказал кончать и понесся в последний рейс собирать своих, чтобы везти их домой ужинать.
Длинный стол, вколоченный ножками в землю, остался во дворе еще с прошлого года, от другой бригады. Забыв всякую меру, они вывалили на расстеленные газеты недельный запас консервов, и Троеверов даже разрешил разбавить несколько стаканов спирта на всех, чтобы уж все шло сегодня на полной высоте: первый день, открытие работ. Он чувствовал, что получение ключей от спирта превращает его командирство в полное самовластие, но ничуть не пугался такого оборота. Сидя, как и положено хозяину, во главе стола, он нес свою роль легко и нетщеславно, ел, шумел и смеялся наравне с остальными, а все ж таки, если присмотреться, то уж и не совсем наравне — чуть посдержанней, посерьезней, повыше.
Потом на улице похолодало, и все перешли в дом.
Начались неизбежные песни под гитару и тут же танцы. Застучали доски заброшенного дома. Мебели не было почти никакой, так что места вполне хватало. Троеверов тоже пел и танцевал без устали, подменяя мастерство неукротимой
энергией и уверенностью в себе, огни свечей и ламп пролетали в глазах, кружили ему голову. Наконец, чувствуя, что горло его пересыхает от жары и возбуждения, он решил выбраться на воздух подышать, наткнулся в сенях на какую-то засмеявшуюся женщину, хотел пройти, но вдруг вернулся и крепко обнял ее сзади, поцеловал, и только после этого нащупал дверь, и вывалился на улицу, необычайно довольный собой.
Страшно шумели в ночи деревья.
Он шел по темной траве, спускался все ниже и ниже к белому пятну озера, и, словно отражение, белый круг света снова разрастался в его душе, заслоняя все остальное.

Журнал Юность № 2 1974 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области