Такие письма в почте журнала редкость. Но смысл их таков, что и одного письма достаточно для серьезного разговора.
Как мне объяснить родителям, — пишет Галя Д. из Новосибирска, — они у меня татары и мать почему-то держится своих старых, обычаев и запрещает дружить с русским парнем, как мне объяснить им, что нет разницы — русский ли, немец или казах,—лишь бы человек хороший был, а остальное все чепуха?!»
Нет задачи труднее, чем объяснять очевидное. Но еще невыносимее объяснять это человеку, который тебя и слушать не хочет.
И нет у Гали слов для мамы ни на татарском, ни на русском языке. И она пишет в редакцию каким-то неизвестным людям, сама оставаясь неизвестной, подписываясь только именем, не называя адреса, пишет так, как говорят с самим собой.
«Мне 19 лет, ему 23 года, мы работаем на одном заводе. А родители против нашей дружбы. Неужели в наше время и в нашей стане еще делят на нации! По-моему, нет никакой разницы, ведь в наше время все люди равны».
Читаешь эти простые слова «все люди равны», ставшие привычными оттого, что отражают они в самом деле нашу обычную жизнь, и вдруг будто впервые сознаешь драгоценность их смысла. Живое чувство девушки, на которое замахнулись ее родители, заставляет вновь пережить бесчеловечность национального отчуждения, розни.
Пусть лишь в одной какой-то семье подняли руку на то, что завоевано в нашей стране 58 лет тому назад и что выстрадано всей историей человечества, начиная с того момента, когда кто-то первый сказал или подумал, неважно на каком языке: «Все люди равны Однако при всех социальных формациях, основанных на неравенстве и угнетении человека человеком, это утверждение звучало дерзостью, крамолой.
Вспомните, почти все истории возвышенной любви, описанные в классической литературе,— это трагедии. Общество собственников карало любящих, осмелившихся посягнуть на его устои тем, что они любили друг друга, несмотря на разность в своей социальной, национальной или религиозной принадлежности.
Но с Октября 1917 года общество в нашей стране стало иным. Социальная система, порождающая всяческое неравенство, сокрушена революцией. Равенство людей, в том числе и национальное, провозглашено и гарантированно Конституцией. Октябрь впервые не на словах, а на деле дал возможность людям избавиться от личных трагедий, вызванных социальными причинами. И вся наша действительность тому подтверждение.
Помните, как сказал Л. И. Брежнев на торжественном заседании, посвященном 50-летию СССР: «В нашей стране родилось и окрепло великое братство людей труда, объединенных, независимо от их национальной принадлежности, общностью классовых интересов и целей, сложились небывалые в истории отношения, которые мы по праву называем ленинской дружбой народов. Эта дружба—наше бесценное достояние, одно из самых значительных и самых дорогих сердцу каждого советского человека завоеваний социализма.
И эту дружбу мы, советские люди, будем всегда беречь как зеницу ока!»
Возьмите тех же Галю и ее друга: они работают на одном заводе. У них одни задачи, общие трудности и победы, которые они переживают вместе со всеми своими товарищами. Большая часть их жизни — рабочие
смены, общественные заботы — идет рядом. А за проходной завода — их город или поселок, их страна, их Родина, которая, как мать, одна и едина.
Я вспоминаю наш прекрасный класс в казанской школе: одна белоруска, две еврейки, пять русских, остальные татарки. Это сейчас я пишу, высчитывая, сколько было кого, как говорится, к слову. Но обычно, вспоминая своих, даже в голову не приходит отмечать: ага, эта татарка, а эта — русская.
Вспоминаешь лица друзей, их характер, привычки, а не национальность. И как легко и просто в одном классе, в одном цехе, бригаде вместе с дружбой между парнем и девушкой возникает любовь.
Я могла бы перечислять супружеские пары моих друзей, счастливо воспитывающие детей, не задумываясь, какой все они национальности. Но лучше я расскажу о моих новых знакомых из грузинского города Рустави, о семье Ивана Васильевича Кочламазашвили. Он немолодой человек. Мама той девятнадцатилетней Гали, чье письмо здесь цитировалось, наверное, в дочки ему годится: Ивану Васильевичу семьдесят два года. И я полагала, что он, как человек пожилой, больше понимает людей, придерживающихся старых обычаев.
Но Ивана Васильевича меньше всего волновала проблема межнациональных браков. Блестя своими на удивление молодыми глазами, он с удовольствием рассказывал о встречах с Серго Орджоникидзе, о тайных сходках революционеров в доме его отца, рабочего Тбилисских железнодорожных мастерских; о том, как сам учился в училище при этих мастерских и как вылетел оттуда, когда арестовали отца; с еще большим азартом говорил Иван Васильевич о своей нынешней работе. Он до сих пор полон идей, живет интересами завода (наверное, потому и выглядит так молодо!). В прошлом году организовал школу молодых рационализаторов, шефствует над комсомольско-молодежной творческой бригадой Р. Бакрадзе. Творческие бригады, объединяющие молодых рационализаторов, — гордость и надежда завода, его завтрашний день. Между прочим, в изобретательстве за Иваном Васильевичем трудно поспеть и молодым.
И, глядя на его оживленное лицо, слушая быструю речь, я понимала, что ему малоинтересны проблемы, разрешаемые просто поступком, не требующие напряжения сил и ума.
«Здесь нет темы», — мог бы сказать Иван Васильевич. По сути, он так и сказал, отвечая на прямой мой вопрос, были ли у него осложнения в жизни из-за того, что его жена — русская.
— Первая моя жена Луиза Ивановна (она умерла) была немка. Мой отец и ее отец были коммунисты, работали вместе и обрадовались, что мы с Луизой поженились. Отец видел в этом надежду на будущее, когда все нации будут как одна семья. Мать Луизы, правда, не хотела нашей женитьбы. И еще кое-кто из родных. Но нам-то что? Мы строили свою семью. И своих сыновей мы так воспитали. Для них нет разницы, какой национальности человек. Оба они, и Володя и Эдуард, женились на русских дедушках. Да, вот так у нас получается. А в чем дело? В укладе национальном, в кушаньях?
Если женщина любит своего мужа, она научится готовить любые кушанья — и грузинские, и русские, и татарские, и украинские. А если не любит — и простую вермишель не отварит. Ведь так? Так же и с языком.
Жена моего сына Эдуарда говорит по-грузински так же, как и по-русски. На машинке печатает на обоих языках. Мария в нашей больнице работает делопроизводителем. Незаменимый человек! — с гордостью подытожил Иван Васильевич и перешел к себе самому.
— Вот и я встретил теперешнюю свою жену Таисию Дмитриеву — уже не в молодом был возрасте, сыновья взрослые, самостоятельные, и понял: она для меня незаменимый человек! Таисия приехала на наш завод из Ижевска. Я тогда был начальником механического цеха, а она техником в отделе главного технолога. Понравились друг другу и поженились.
В Ижевске большая родня—сестры и братья Таисии, и в Москве есть сестра. Душевные люди.
— Ну, а ваши родные, они как относятся к этому?
— Меня воспитала в раннем детстве вместо матери — мама рано умерла — тетка, сестра отца. Она была игуменьей Мцхетского монастыря. Я хотел, чтобы она познакомилась с Таисией до нашей свадьбы. Тетя расспрашивала меня, что за человек Тая, но ни словом не задела, что, мол, русская. Она была по своим понятиям человеком неотсталым. Знаете, во время войны организовала в монастыре ткацкий цех, работала для фронта. А в монастырь она ушла совсем молодой из-за своего горя: любила парня, а ее хотели выдать замуж за другого. Так ведь в старину было.
Так в разговоре с Иваном Васильевичем мы вернулись к личным трагедиям с такой неожиданной стороны. Поистине век нынешний и век минувший отразились в истории жизни Ивана Васильевича и в судьбе его тети. Обреченность глубокого сильного чувства тогда и свободный выбор: понравились—поженились теперь.
Позднее, когда мы разговаривали с Таисией Дмитриевной в ее до стерильности чистой и какой-то на удивление прохладной (стоял жаркий августовский полдень) квартире, она рассказала мне, что за всю жизнь в Грузии, хоть и тосковал по родным местам, никогда не чувствовала себя на чужбине.
Особенно пока работала на заводе. Теперь она на пенсии.
— «Национальный вопрос»,—пошутила она,—создают те, кому делать нечего, те, кто на скамеечках у дома просиживает и обсуждает каждого проходящего: вон та сегодня мясо жарила, да сожгла. А вон та с русским живет». Это все у них вместе в одной куче. Была у нас одна, не разрешала своему сыну на русской жениться. Ну и что вышло?
Женился он на грузинке, так свекровь и грузинскую невестку извела. Это уж какой человек…
И снова я возвращаюсь к Галиному письму, к ее призыву- «Помогите! Мы любим друг друга, но Нам не разрешают встречаться, потому что мы разной национальности». Кто спорит, моральные, а то и материальные репрессии родных против избранника иной национальности—тяжелое испытание.
Но не трагедия. Ведь трагедия не дает выхода: или сдайся, или умри. А за порогом вашего дома — целый мир. Он с вами, а не против вас. Кто-то скажет: «Да, а где жить, если уйдешь, уедешь?! А если учишься, то что, бросать?! А если маме будет совсем плохо?!»
Но присмотритесь и взвесьте: есть ли хоть одна из причин, перед которой спасует истинная любовь? Не каприз, не прихоть, а любовь — когда на любимом — сошелся клином белый свет», когда весь мир, весь свет — в нем одном! Как было у Нины Кочламазашвили, ушедшей в монастырь.
Да, можно уехать из дому и начать работать, можно ждать годы, чтоб выучиться и стать самостоятельной,— можно все, если это любовь.
А мама есть мама. Она поймет, когда увидит, что ваше чувство всерьез. Ни одной маме не было еще плохо оттого, что дочка или сын счастливы.
Пусть это покажется кому-то несправедливым, но я считаю, что девушки и юноши, безропотно (или с ропотом) позволяющие ломать свою жизнь, сами помогают соблюдению ненавистных им старых обычаев. Объективно это именно так.
Знаете, как упорен и цепок сорняк? Поле мотыжат и перепахивает, а он пробивается снова и снова. Много веков живут иные злые обычаи. Не там, так здесь находят кусочки питательной для себя почвы. И молодую жизнь своих детей не жалеют иные родители, чтоб соблюсти отжившие свое обычаи.
Да, «в нашей стране, в наше время все люди равны», как понимают это сама Галя и любимый ею парень. Так не ломай в тоске и бессилии руки — ты не бессильна. А главное, не одна. И закон, и общество, и все разумные люди на твоей стороне. Отстояв себя и свое счастье, -ты сделаешь богаче всю нашу жизнь, всех нас. Чем меньше горя — пусть самого личного! — тем больше света для всех.
Национальная неприязнь всегда идет об руку с другими вредными предрассудками да и прямыми преступлениями «Меня отец никогда не пускает- на школьные вечера, даже на дневные сеансы кино.
Когда я хотела вступить в комсомол, он не пустил. Дома он не разрешает говорить по-русски, хотя мы все кончили русскую школу.
Он не пускает меня работать на производство… Он уже сидел в тюрьме за избиение мамы и нас, детей. Сейчас мне очень трудно: держит уразу и заставляет меня в 3—4 часа утра готовить ему еду и чай и прислуживать», — пишет нам девушка-таджичка.
Вот она — эта логическая линия развития того, что мы мягко называли здесь национальной неприязнью. Она тесно увязана с ненавистью к культуре, к женскому равноправию, спаяна с религиозным фанатизмом, откуда недалеко и до социальной вражды и любого изуверства. Подчиняться такого рода обычаям—значит, поддерживать их, помогать им.
Но и в этом письме и во всех других на эту тему не одни только жалобы и просьбы помочь: звучит в них и решимость отстоять свою судьбу и любовь.
Автор последнего письма из Таджикистана, например, поступила заочно на подготовительные курсы МГУ. Да и сами письма — уже какой-то шаг, поступок. Это осмысление своего положения, проба своей дороги — к жизни, к самостоятельности, против обветшалых предрассудков.
Т. ПОЛИКАРПОВА

Работница № 11 ноябрь 1975 г.