Валерий Гейдеко

Сегодня о сибирской прозе много говорят и пишут. И для этого есть веские причины:
о Сибири существует целая библиотека книг, которая с каждым годом умножается. Примечательно, что среди авторов произведений об этом крае мы найдем не только коренных сибиряков. Многообразная тема Сибири интересует писателей разных поколений, разных творческих индивидуальностей. Сибирь — это и арена острых классовых столкновений в гражданскую войну; и район гигантских новостроек, коренных социальных и нравственных перемен; и край еще не освоенных и не познанных полностью просторов; и обетованная земля, «Мекка» для вчерашних десятиклассников, убегавших сюда от реальных сложностей жизни… Мы вспомнили только проблемы, которые питали литературу о Сибири последние десять — пятнадцать лет.
А ведь Сибирь пустила такие глубокие корни в русской и в советской литературе, что не сразу до них и докопаешься…
Вспомним только одно путешествие — поездку Чехова на Сахалин, через Сибирь. Чехов ехал на перекладных, с дорожными приключениями (лихость ямщиков чуть не стоила ему жизни). Почти сто лет назад Чехов написал в очерках «Из Сибири»: «Я стоял и думал: какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега! Я завидовал Сибирякову, который, как я читал, из Петербурга плывет на пароходе в Ледовитый океан, чтобы оттуда пробраться в устье Енисея; жалел, что университет открыт в Томске, а не тут, в Красноярске. Много у меня было разных мыслей, и все они путались, и теснились, как вода в Енисее…»
Полная, умная и смелая жизнь осветила берега сибирских рек. Социалистическое преобразование Сибири, переустройство ее вековечного уклада — вот ведущий мотив самых разных произведений, изображающих этот край или в исторической ретроспективе («Даурия» Константина Седых, «Сибирь» Георгия Маркова, «Соленая падь» Сергея Залыгина), или в
сегодняшних ее трудовых буднях (повести и рассказы Сергея Сартакова, Ильи Лаврова, Василия Шукшина). Впрочем, чувствую, что самое время оборвать перечни — неполные и субъективные — и адресовать читателя к обширному и компетентному справочному изданию «Литературная Сибирь». Самое время перейти к предметному разговору, подробнее остановиться на нескольких именах.
А начать разговор решимся с того, чем он обычно заканчивается и на что, как правило, не хватает ни времени, ни места,— со стиля.
У Андрея Скалона, одного из наиболее интересных сегодня молодых прозаиков, стиль на удивление плотный, «вязкий». Если уместны какие-либо аналогии, то его хочется сравнить со стрелой (первая книга А. Скалона называлась «Стрела летящая»), пущенной не по ветру, а против него; стрела летит, трудно и упруго преодолевая сопротивление воздуха.
Помнится, открыв повесть А. Скалона «Живые деньги» где-то на середине, я попытался просмотреть несколько страниц, чтобы, как говорится, «ухватить суть». Но не тут-то было! Я увяз на первой же фразе: непривычные обороты, трудно дающийся при чтении ритм, и слова — в общем-то, понятные, но каждое из них словно бы цепляет, тормозит, останавливает внимание. Ни о каком беглом чтении не могло быть и речи.
Стиль Юрия Скопа еще более, непривычен: «Днем на Байкале было много солнца, тяжелого, прямого света, и сейчас, когда сменился ветер, бриз к вечеру задувает с моря, слегка оморозило берега, а даль пролегла в шуршании и хрусте оседающего снега, всякие железки и темные пятна возле пирса вдавились в лед, желтый закатный настой охватил половину неба,— пышней и еще диковенней расцвели на той стороне, это по прямой всего шестьдесят километров лунной дорожки, белые деревья».
Вот самая обычная, выбранная мною почти наугад фраза. Юрий Скоп стремится к максимальной зрительной четкости образов (впрочем, и звуковой тоже). Чаще всего фраза складывается у него весьма произвольно, тон задают здесь отдельные, очень точно подобранные слова. (Возможно, повествование строится писателем и по иным законам, но объективно именно диалектизмы, или слова, вышедшие из повседневного обихода современного городского жителя, воспринимаются здесь как «опоры» ритма.
Своеобразие этого стиля, его красоту можно оценить, если только подчинишься его внутренней логике, освоишься с его непривычностью. Но здесь мы уже вправе ожидать последовательности и от автора.
Когда в повествование врываются расхожие современные обороты речи или лежащие на поверхности сравнения (и то и другое есть в повести Ю. Скопа «Алмаз «Мария»), то чужеродность этих стилевых элементов режет слух. На некоторые такие погрешности справедливо обратил внимание Николай Кладо в статье «А что увидел автор?», опубликованной в дискуссионном порядке в № 3 журнала «Литературное обозрение» за 1973 год. Однако далеко не все упреки (в претенциозности, в поверхностности, в сознательном огрублении героев), которые предъявляет критик Юрию Скопу, представляются мне убедительными. Более внимательно и доказательно, на мой взгляд, подошел к произведениям прозаика другой участник дискуссии в этом журнале, Вяч. Иващенко.
Влюбленностью в Сибирь, доскональным знанием ее сегодняшних проблем, стремлением привлечь внимание к ее многочисленным заботам проникнут цикл очерков Ю. Скопа «Открытки с тропы». Один из этих очерков, «Страсти о пустом патронташе», можно было бы напечатать под общей обложкой с повестью Андрея Скалона «Живые деньги». Юрий Скоп замечает с тревогой, что в Сибири «исчезает охотник, утрачивается исконная, гордая и независимая популяция мудрого и чуткого промысловика, а сам промысел, традиции которого уходят в века, мельчает, и новое поколение сибиряков если не смотрит на ружье как на забаву, то делает его равнодушным орудием истребления не так уж и безответного мира природы».
О том, как происходит истребление «пушного золота», и рассказывает с предельной наглядностью повесть Андрея Скалона. Останавливаться на содержании повести, видимо, нет смысла. О ней много и подробно писали. Специально хочу обратить внимание только на одну деталь. Среди откликов на повесть мы встретим рецензию Василия Шукшина («Новый мир», 1972, № 11), который, как известно, рецензий не пишет и вообще выступает с какими-либо суждениями о литературе крайне скупо и неохотно.
Но здесь случай особый, и В. Шукшин считает своим долгом отозваться на произведение, которое заинтересовало, задело его. Вообще же, как бы далеко ни раскидала судьба писателей-сибиряков, они ревниво и внимательно следят за работой своих товарищей в разных краях страны. И в этом, если хотите, тоже немаловажная примета сибирского характера, сибирской солидарности.
Очерки Юрия Скопа «Открытки с тропы» могут служить своеобразным комментарием и к его собственным произведениям. Они многое в них объясняют.
Но они иногда и вызывают на спор. Точнее, с некоторыми суждениями Скопа-очеркиста спорят сами повести писателя, логика их идей и характеров.
Быть может, самое частое понятие, которое встречается в очерках Ю. Скопа,— независимость. Сибирь — страна независимых людей; независимость — это «вера в себя, в свои руки и силы и смекалку свою»; моральный и духовный смысл независимости «выражается прежде всего в пожизненном и великом обязательстве рассчитывать только на свои собственные силы, уметь делать все самому».
Пусть будет так! И не мне, человеку, бывавшему в Сибири только наездами, спорить с коренным сибиряком, патриотом своего края, не мне высказывать сомнения, насколько универсальное, спасительное значение имеет это свойство. Но вот ведь в чем дело: рий Скоп сам заставляет уточнить общечеловеческую ценность независимости. И повесть «Алмаз «Мария» и особенно повесть «Имя… Отчество…» как раз о том, какой оборотной стороной может обернуться человеческая независимость, если сделать ее фетишем, единственным нравственным критерием; как пусто, голо, неуютно такому человеку на густонаселенной земле.
Непростой характер Семена Кудлана, героя повести «Имя… Отчество…», Ю. Скоп рисует «изнутри», как бы сознательно лишая себя возможности и необходимости взглянуть на него объективно, дать ему авторскую оценку. И все-таки Ю. Скоп вершит суд над героем; этический смысл повести очень определенен. Когда Семен переступает неуловимую грань, отделяющую веру в себя, надежду только на свои силы, от демонстративной, принципиальной решимости не считаться ни с чьим моральным авторитетом, кроме своего собственного, то такой шаг грозит ему одиночеством, утратой кровно необходимых ему человеческих уз.
Собственно, этот нравственный урок порождают судьбы и других героев повести «Имя… Отчество…».
Что соединило, свело под одной крышей столь разных людей, что заставляет их жить уединенно и неустроенно, долбить ломами в горах неподдающийся грунт, мерзнуть в остывающей за ночь избе и лишь в недолгие месяцы летнего отпуска щедро и бездумно тратить деньги, заработанные на трудной сезонной работе? У каждого из них свои особые тому причины. И почти каждый из них может считать себя человеком во всех отношениях «независимым» — им не на кого полагаться, кроме как на самих себя, не на что рассчитывать, кроме как на свои собственные силы.
Но вот что сплотило их, заставило раскрыть друг другу души? Ответ здесь один: тяга к людской солидарности, которая налагает на человека свои непростые обязанности, но которая и помогает перенести самые тяжкие испытания.
Характер человека мятущегося, легкого на подъем и скорого на самые внезапные, неожиданные решения,— вот уже долгие годы привлекает внимание самых разных писателей. Характер этот мы встречаем не только в «сибирской» прозе, но в ней — особенно часто. Именно в Сибири, или на Севере, или на Дальнем Востоке ищут современные кочевники, «перекати-поле» независимой, свободной, вольной жизни…
Впрочем, всегда ли знают они сами, чего ищут, чего добиваются?
И вот здесь интересная деталь. Многие стороны такого характера внутренне симпатичны писателям. В частности, упорство, самостоятельность, широта натуры, умение работать и любовь к работе. Тем не менее авторское отношение к героям вовсе не однозначно.
Нет, не является так называемая независимость панацеей от всех бед и сложностей, подстерегающих героев в жизни. На каком-то этапе безграничная свобода начинает тяготить героев, за ним видится пустота, отсутствие надежного и прочного духовного пристанища.
Герой повести А. Скалона «Матрос Казаркин» задумывается о том, что мог умереть, «не оставив после себя ничего серьезного: ни дома, ни жены, ни детей, а так просто, царапину, что ли…».
Семен Кудлан, герой повести Ю. Скопа «Имя… Отчество…», исповедуется перед Дусей:
«— И надоело мне колобом маяться…
— А ты женись,— улыбнулась Дуся.
— Жениться не напасть…»
Но вот они женятся. В повести «Живые деньги»
Андрей Скалой как бы продолжает линию развития этих героев. Арканя уже «перебродил», осел па одном месте, женился. Есть у него и пацаненок, о котором мечтал матрос Казаркин. Ради семейного своего счастья Арканя «мог и в хлор полезть и в любую другую неприятную обстановку, мог и по хребтам пластаться, замерзать, и мокнуть, и на пушнине рисковать».
Душевная гармония? Духовное прозрение? Нет, Арканя весьма и весьма далек от них. Характер не меняется в один день, вкус ничем и никем не стесненной свободы не вытравляется мгновенно. Вот почему умелый производственник, любящий отец и заботливый хозяин дома, Арканя груб, хитер, расчетлив в погоне за каждым лишним рублем, черств ко всему, что не имеет столь ценимого им денежного эквивалента.
Своенравие, крутые характеры, непростые судьбы, которые не раз ломала, поворачивала по-своему жизнь,— интерес к таким человеческим типам чувствуется и в повести Геннадия Николаева «Плеть о двух концах» (Восточно-Сибирское книжное издательство).
Завесу над прошлым своих героев автор приоткрывает довольно скупо.
Мне видится в этом сознательный умысел: та напряженная, жесткая ситуация, в которой действуют герои повести, заставляет мало считаться с прошлым каждого из них, с их былыми заслугами и провинностями.
Все работает здесь на сегодняшний день, все подчинено одной задаче — закончить строительство газопровода раньше срока, любой ценой, любыми средствами; и плох ты или хорош — здесь судят опять-таки по тому, препятствуешь ты или помогаешь всетаки выполнить эту трудную, почти невыполнимую задачу.
Крутым узлом завязаны человеческие судьбы в этой, сравнительно небольшой по объему повести.
Обязательство, которым невольно связал себя начальник строительного управления Ерошев, явилось для него источником мучительных душевных терзаний, крупных и мелких компромиссов.
Но решение принято, отступать поздно. И Павел Сергеевич Ерошев, добиваясь, чтобы газопровод был закончен ускоренными темпами, в свою очередь, склоняет к компромиссам рабочих-сварщиков. Он действует и угрозами и посулами, стыдясь своих слов, внутренне проклиная себя, но все-таки действует, и довольно успешно, пока неожиданно не наталкивается на упорное, стоическое сопротивление своего любимого и преданного ему сына…
Геннадий Николаев показывает, как сталкиваются, не могут примириться две философии: юношеского максимализма с предельно четким разделением на добро и зло, на черное и белое; и уступчивости, порожденной всесильным житейским опытом, усталостью, решением «проблем-однодневок», которыми так богата жизнь инженера-строителя. Горький парадокс состоит в том, что идеальное представление о мире, которое Ерошев внушил своему сыну, ему же самому пришлось и разрушать — одним ударом, болезненно, с непоправимым уроном и для юного Лешки и для себя самого…
Социальный срез характеров исследован Г. Николаевым с той лаконичной точностью, которая много обещает, заставляет говорить о нем как о писателе серьезном, думающем.
Литературная летопись Сибири продолжается. Она, кстати говоря, богаче и объемнее, чем мы ее себе представляем, чем мы пропагандируем ее.
А проблемы Сибири — не только в литературном, но и в экономическом, социальном значении — давно утратили локальный, местный смысл, приобрели интерес самый широкий.
Чехов в уже упоминавшихся здесь очерках мечтал о том времени, «когда в Сибири… народятся собственные романисты и поэты».
Это время пришло. Преобразованная сибирская новь рождает собственных прозаиков, поэтов, драматургов, которые не образуют какой-либо обособленной «школы», но органично вливаются в многонациональную советскую литературу. И с каждым годом все больше приверженцев вербует Сибирь в разных краях страны. Литературная летопись Сибири продолжается.

Журнал Юность № 6 июнь 1974 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области