Переправа на реке. Автор и Кузьма сидят возле костра. Весна. Кузьма босой.
Кузьма. Вы где же теперь живете, Петрович? У нас или обратно в Москву уехали?
Автор. Уехал… Сразу после смерти Веселинова.
Кузьма. Давненько вы у нас не были. А мы ныне в поход отправились по большое молоко. Поди, писать будете? Про мясо-то писали?
Автор. Нет, Кузьма Иванович, не писал. Кузьма. А почему?
Автор. Хвалить вас не за что, а ругать не дают. Авторитет сберегают. Вы же передовые!
Кузьма. Вон что! Оно, конечно, передом идем. Только куда? Вот вопрос! А в газетах хва-алют: Америку обогнали! Я человек малограмотный, а вы образование имеете. Ну поясните мне: почему хвалят? Или по незнанию, или с целью?
Автор. И то, и другое, Кузьма Иванович… Но все-таки большинство знает или, по крайней мере, догадывается. Ведь нельзя же, в самом деле, из одной коровы за год сделать три! Знают, что нелепость, но молчат… Чудеса?! В том-то и дело, что любят у нас чудеса творить. И верят до сих пор в чудо. Только крикнуть надо погромче, посулить побольше выгоды… А уж как называются эти чудеса — кукурузой там, бобами или молоком — неважно. Главное, посулить изобилие надо. И все ждать будут: мол, завтра откроем глаза и — вот оно, изобилие под рукой, бери его сколько хочешь. Чудо наяву! Уж сколько раз лопалось эдакое чудо, как мыльный пузырь. Только брызги в глаза. Ну и что? Проморгаем… Одно лопнуло, второе объявилось. И верят, ждут… Вот что непостижимо. (Вынимает папиросы «Беломорканал», предлагает Кузьме.)
Кузьма. У вас ноне и курево дешевенькое. А королевских-то ай больше не продают?
Автор. Я теперь вроде безработного… Аванс за книжку проел, а книжку не написал.
Кузьма. А что, прицелу нет, ай не заладилось?
Автор. Оно, может быть, и заладилось, да прицел пришлось менять.
Кузьма. Это большое дело! Значит, и молоко взяли под прицел?
Автор. Хочу посмотреть, чем все это кончится.
Кузьма. Чем она кончится? Политика, она всегда кончается одним и тем же — одного снимут, другого поставят. Слыхал, Пан-Миллана заменили? Так и у нас. Фешку сменят, помяни мое слово… Потому как она говорит одно, а диктует другое.
Автор (смеется). Она еще в прошлом году надиктовала…
Кузьма. Что ты, парень! В прошлом году цветочки были, а теперь ягодки подошли. Как только объявили у нас этот поход по большое молоко, так, веришь ли, на молокозаводе все сита мальками позабивало.
Автор. Какими мальками?
Кузьма. Рыбьими, какими ж еще? Станы-то коровьи на берегу озер; ну, доярки черпают воду прямо из озера для добавки молока… Во удои! А в последние дни, говорят, на ситах и головастики появились. Тепло! Оно уж время и для развода лягушек подошло.
Автор (смеясь). А водоросли еще не появились в масле?
Кузьма. Молчи, парень! С этим маслом такая карусель получилась, что умрешь. Намедни наш грузовик поймали под Москвой. Хватились, а в нем полный кузов масла!
Автор. Масло из Москвы?
Кузьма. Точно. Из магазина. Комиссию посылали из области. Проверить. Значит, все в точности уяснить. Наверное, Казанков упредил Фешку. Она всех первотелов — полсотни штук — за реку отправила, в лес пустила… Как беспризорных.
Автор. При чем тут первотелы?
Кузьма. А при том… У нее только коровы числились… А телки, которые отелились, она на учет не ставила. Молоко брала от них да коровам писала. Вот она, рекорда по удою молока, откуда и пошла. А тут комиссия… Они этих первотелов угнали в лес да бросили. Которые в соседний район ушли, которых волки погрызли, а которых и мужики прибрали.
За сценой раздается мычание коровы. Кузьма и Автор переглянулись.
Автор. Кузьма Иванович, это твоя корова молодая, под навесом привязана?.. Уж не волки ли тебе пригнали ее? Кузьма. Ни-ни, Петрович, это я на базаре купил. А что, со стороны реки ее увидел?
Автор. Нет. Я давеча вглубь заходил, удильник вырезал.
Кузьма. А-а… Автор. Фешку ждешь?
Кузьма. Верно догадался, жду. Утром косынку на той стороне вывесила. Я для нее и лодку перегнал туда. Автор. Неужели они все еще здесь встречаются?
Кузьма. Давно уж не были. С прошлого лета, почитай. А ноне опять вывесила косынку. Уж и не знаю зачем. Ты бы, Петрович, тоже в лесок убрался. А то она при тебе не подойдет. Не такое у нее нынче настроение.
Автор. Я, Кузьма Иванович, пожалуй, в город подамся, с попутной машиной.
Кузьма. Отчего так? Отдыхай. У меня там навес, сенцо. А вечерком еще половим.
Автор. Спасибо. Я уж наловился. Эхма! (Откидывается на спину, заложив руки за голову, смотрит в небо.)
Кузьма (встает) Снасти пойду посмотрю. Да там поразведаю, может, Фешка появилась.
Кузьма уходит.
Автор (декламирует). «Я думал: «Жалкий человек. Чего он хочет!.. Небо ясно, под небом места много всем, но беспрестанно и напрасно один враждует он — зачем?» Слышен шум остановившейся машины. На сцену выходит Таганов.
Таганов (подходит к костру). Силантьев, здравствуйте! А говорят, вы от нас уехали? Поругались с Терентьевым…
Автор (встает). Здравствуйте, Таганов, здравствуйте! Все было. Все истинная правда. Да вот видите — опять я у вас. Тянет меня к вам, как собаку в старый дом, где новые жильцы. Хоть на стены поглядишь да возле ворот повоешь.
Таганов. Да, хозяин наш сердит на тебя, это верно. Мы, говорит, ему и квартиру, и дачу, а он нас грязью поливать! Я, говорит, и в Москве его найду, на улицу выброшу. Печатать запрещу.
Автор (смеется). Растопчу, съем и выброшу в окно… Ну, что у вас нового?
Таганов. Да гремим пока по-старому. Правда, появляются и новые мотивы. Слыхал историю с маслом?
Автор. Пряхина, что ли, попалась?
Таганов. И не она одна. Поговаривают, комиссию готовят нам… Большую! А Терентьева отправляют в санаторий. Мол, переутомился. Запивает. Кто-то из наших сообщил туда.
Автор. На Терентьева? Да неужто он запил?!
Таганов. Небось запьешь. Новый план по мясу не тянем, а там старые долги сдавать надо. И с маслом попались Он теперь каждого подозревает… Собирает бюро по любому поводу: обгонит его машину кто-нибудь в городе — бюро. Разыскать, выяснить:* с какой целью? Наказать! А сегодня собирает всех перед отъездом в санаторий, вот уж даст разгон. Чтобы целый месяц помнили.
Автор. Как у вас-то дела? В районе? В прошлом году сдали три плана?
Таганов. Нет, на двух удержался. Автор. Силен! Каким же образом?
Таганов. По-всякому— где на четвереньках, а где и по-пластунски.
Автор. Так и живете, согнувшись?
Таганов. Ну нет… Нынче мы распрямились. Теперь нам легче. Скот у нас сохранился… Потому и план выполняем… Я теперь только одного боюсь: кабы меня не послали другой район поднимать — на место какой-нибудь Моторной. (Кричит.) Ку-узьма!
Кузьма (появляясь из-за избушки). Тут я. На минуту отойтить нельзя. Все Кузьма да Кузьма. Что я, о четырех ногах, что ли? У меня всего две шагалки и не казенные. Присесть не дадут.
Таганов. Тебе бы такой паром, чтобы сам ходил. А ты возле костра сидел бы да кашу ел.
Кузьма. Ноне кашу не из чего сварить. Всю просу перевели. Бывалочи, проса в пояс стояли, а теперь вон «королева» с палец торчит.
Автор (смеясь). Кузьма Иванович, кукуруза — культура политическая.
Кузьма. Я политику не трогаю. Я грю, каши нет, одна политика осталась.
Таганов. А то разве! Вон как ты исхудал, бедняга… Шея-то как у быка.
Кузьма. За счет природы только и держимся.
Таганов (смеясь). Ну ты и философ!
Кузьма. Поехали, что лича?
Таганов. Поехали!
Автор. У вас найдется местечко в машине?
Таганов (весело). Поехали! Ох, Кузьма, грех тебе на жизнь обижаться…
Уходят. Из-за избушки появляется Пряхина, приближается к костру, садится, обхватив колени, смотрит на тлеющие угли. Казанков подходит от лесной опушки так тихо, что Пряхина не слышит его.
Казанков. Феня!
Пряхина (вздрогнув). А!.. (Быстро встает, падает на шею Казанкову с плачем.) Сережа-а! Сережа, милый, что же теперь будет? Что делать? Что?
Казанков (снимая с плеч ее руки). Во-первых, успокойся; не забывай — все-таки день. Нас могут увидеть.
Пряхина (садясь). Извини, пожалуйста! Я просто с ума схожу. Придумай что-нибудь! Скажи… успокой меня!
Казанков. Небось ты не посоветовалась со мной, когда машину отправляла.
Пряхина. Сережа, да я одна, что ли?..
Казанков. Черт знает что… Совсем обнаглели. Машины за маслом и — прямо в Москву. Вы бы в Кремль еще послали!
Пряхина. А где же еще купишь масло? Ведь не для себя же… План выполняли… Обязательства! Ты сам говорил — для государства. За что меня судить хотят? О господи! (Уткнувшись в колени, плачет.)
Казанков (трогает ее за плечи). Феня, перестань! Пойми же, люди могут появиться… Ты меня просто скомпрометируешь. Перестань же! Иначе я вынужден буду уехать.
Пряхина. Хорошо, хорошо!.. (Вытирает глаза.) Ты в последнее время стал какой-то недоступный. На людях глаза воротишь от меня. На записки мои не отвечаешь. Встречи откладываешь. Ты меня не любишь?
Казанков. О господи! Нашла время о любви говорить. Тут комиссия за комиссией, провал за провалом, а она про любовь
Пряхина. Ах, Сережа… не все ли равно!.. Сколько веревочке ни виться, а конца не миновать.
Казанков. Ну и что же, не я же начинал ее вить? Есть люди и поважнее меня.
Пряхина. А ты, Сережа?
Казанков. А что я? Ты на меня прямо как на бога рассчитываешь. Но кто я такой? Пойми ты — я лицо промежуточное. Я только передаю приказания сверху и вниз… Пересылаю… И слежу за исполнением Я даже не прямой исполнитель. Я — лицо промежуточное. Не я же спускал эти планы, не я их отменять буду.
Пряхина. Значит, по-твоему, выходит, я сама, одна, нагородила все это с тремя планами? Одна и расхлебать должна?
Казанков. Не утрируй! Я говорю, есть люди и поважнее меня Они давали команду. От них все и зависит. Ну пойми ты, не пойду же я к Терентьеву с просьбой — отменить московскую комиссию… Он сейчас рыкает, как лев в клетке. Бюро вон собирает… А я ему — Михаил Иванович, пожалейте Фетинью Петровну. Плюньте вы на комиссию! Так, что ли?
Пряхина (встает и пристально смотрит на него). Нет… ты меня совсем, совсем не любишь… И не любил никогда. А я, дура, из-за тебя с мужем разошлась.
Казанков. Слушай, давай говорить о чем-нибудь одном. Нельзя же любовь с комиссией путать. Пряхина. Нет, ты можешь, ты все можешь… Сережа, милый, я умоляю тебя, защити! Ты мудрый, сильный… Тебя послушают. Терентьев ценит тебя, верит. Не предавай меня позору… Во имя любви нашей… Счастья прошлого… Не бросай меня теперь. Я люблю тебя… Люблю! Ну! (Заглядывает в глаза.)
Казанков (после паузы). Феня, если хочешь, я скажу тебе, что надо делать. Но только крепись Пряхина. Нет, не хочу! Ты убьешь меня… Казанков (со вздохом). Тогда я поеду… Мне на бюро, извини.
Пряхина. Стой! Ну, говори, что ты еще задумал?
Казанков. Пока не поздно, тебе надо подать заявление, покаяться… Что, мол, опыта не было… Поэтому и чрезмерные обязательства взяла. Признай вину с маслом, с приписками. Попроси освободить от должности. Учтем твое чистосердечное раскаяние… Опять пойдешь зоотехником работать.
Пряхина. Кому я нужна буду, опозоренная? Ты же первый от меня отвернешься?
Казанков. О чем ты говоришь? Вот все утрясется, уляжется, и снова будем встречаться…
Пряхина. Нет уж, улетели мои счастливые деньки. Я понимаю, Сережа. Для тебя нужно мое раскаяние. Мол, никто не насиловал председателей. Все сами. Инициатива снизу. Ладно, Сережа, я подам такое заявление… Все равно уж моя песенка спета. А ты, может, еще и заглянешь ко мне… Отблагодаришь.
Казанков. Не вешай голову. Мы еще с тобой погремим! Помнишь, как ты говаривала?
Пряхина. Нет уж, отгремела…
Казанков. Ну, я поехал!
Пряхина. Может быть, меня подвезешь? Напоследок…
Казанков. Могу только до колхоза. В область нам вдвоем в одной машине?.. Извини, Феня, нельзя теперь появляться. Только делу повредим. Сама понимаешь…
Пряхина. Все понимаю, все. Хорошо, Сережа, Поезжай один.
Казанков (кричит). Кузьма!
Кузьма (появляясь из избушки). Тут я. Что кричите?
Казанков. Подслушивал, наверное, стервец?
Кузьма. Завалинку оправлял. Была нужда подслушивать. Много вас тут ездит. Всех не переслушаешь.
Казанков (Пряхиной). Пока, Феня!
Пряхина. Прощай…
Казанков и Кузьма уходят. Пряхина долго стоит и смотрит вслед.

Журнал Юность № 4 апрель 1988 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области