На сей раз я провел свой отпуск необычно, не по-курортному. Привез с собой из Москвы целый чемоданище, туго набитый литературой о Ленине. Предстояло одолеть всю эту груду материалов.
Комната моя была на втором этаже с балконом. Балкон-то и стал моим основным местопребыванием. Я даже не ходил на нарзанные ванны — не до них…
Снизу доносились оживленные голоса: люди шутили, смеялись, играли в волейбол, словом, отдыхали… А я смотрел на все это сверху, как из скворечника. Смотрел «отрешенно»: тот мир, в который я был погружен, бесконечно меня увлекал. Я не отрывался от книг. Читал их запоем…
Я был поглощен грандиозностью темы. Обуревал подъем, хотелось горы воротить.
Но закрадывался и предательский страх. Особенно, если вспоминал, как мало времени мне отпущено до премьеры. Вместе с тем я чувствовал (и это было главным!),
что неумолимо втягиваюсь в работу, что во мне разгорается исследовательский азарт!
Какие-то колесики уже завертелись, и остановить их было невозможно. И я гнал прочь все сомнения. Ощущение необычайности, небывалости, значительности не покидало меня…
Я занимался и техникой. Войдя к себе в комнату, прикрывал дверь на балкон и тихо, вполголоса тренировал ленинское «р».
Однажды, в момент таких упражнений, в дверь постучались. На пороге стояла Елизавета Сергеевна Телешева, моя давняя, еще с детских лет, знакомая. Зашла проведать. Услышала из-за двери «рулады» и рассмеялась: «Что делается! Я только что из Железноводска. И там в парке услышала, как Щукин потихоньку тренировал это самое «р». Посочувствовал я своему коллеге: тоже мучается, не отдыхает, бедняга!
…Итак, я жадно изучал одну книгу за другой. Обращался с ними немилосердно: делал на полях, в тексте всякие пометки, отметки, заметки. Подчеркивал все, что меня задевало, удивляло, поражало… Это были книги о Ленине. И не только о нем. Читал биографии революционеров-большевиков, потому что и в них отражался Ленин. Нахлынул огромный поток событий, фактов, впечатлений. Но скоро почувствовал — меня захлестывает, я в материале… тону!
Испугался, думаю: так не годится! Надо срочно что-то предпринимать. А то захлебнусь.
Не буду описывать тот первозданный «творческий хаос», который неизбежно возникает на первоначальном этапе накопления. Интереснее рассказать, как весь этот обрушившийся на меня материал стал постепенно приводиться в порядок, укладываться в моем сознании. Как происходила кристаллизация образа. Как возникал, вырисовывался образ Ленина, величественный и простой.
Начал с простого: взял несколько листов бумаги — на каждом написал: речь, голос, жест, юмор, смех, взгляд, походка, привычки, черты характера…
Потом, читая книги, стал делать выписки, заносить по рубрикам, раскладывал все как бы по полочкам. Когда эти записи объединились воедино, получилось довольно наглядно и убедительно.
Потом подумал: вот мы говорим — образ Ленина многогранен. А что это за грани? Как мне их для себя определить? И какие из них главные? Вероятно, надо все накопленные сведения подвергнуть анализу. Заняться «анатомией» образа.
Первое, что мне бросилось в глаза: почти во всех воспоминаниях о Ленине встречается фраза — «Ленин стал меня расспрашивать».
Все упоминают об одном и том же — значит, это не случайность. А раз так, что она обозначает?
Я стал эти расспросы выписывать на отдельных листах.
Смотрите, что получилось!
М. Горький: «Свободные минуты, часы он проводил среди рабочих, выспрашивал их о самых мизерных мелочах быта…» А. Андреев: «Вы, кажется, с Урала? — спросил Ленин. И тотчас же засыпал меня вопросам и: работают ли все уральские заводы? Как настроение крестьян после Колчака и дадут ли нам хлеба?» К. Ворошилов: «Завязалась непринужденная беседа. Владимир Ильич шутил и в то же время спрашивал то одного, то другого из нас обо всем, что его интересовало…»
О. Гримлунд: «…Он был очень любознателен и спрашивал меня обо всем: о молодежи, о профсоюзах, о правых социал-демократах…»
Н. Крупская: «Ильич расспрашивал необычайно внимательно, стараясь познакомиться с бытом и жизнью».
М. Горький: «…он подробно расспрашивал о жизни каприйских рыбаков, об их заработке, о влиянии попов, о школе..,»
Маяковский:
«В какого-то парня
в обмотках,
лохматого,
уставил
без промаха бьющий глаз,
как будто
сердце
с-под слов выматывал,
как будто душу
тащил из-под фраз».
Расспросы, знаменитые ленинские расспросы!
Почему же все о них упоминают?
О чем они говорят?
Я себе так объяснил: эти расспросы таят в себе глубокий смысл. Для Ленина это один из способов познания жизни, Ленин был ученым и философом, много времени проводил в библиотеках, но в то же время он черпал свои знания из прямого общения с людьми. Он читал «книгу жизни»! Н. Крупская образно пишет: «Ленин всегда держал руку на пульсе республики», «любил прикладывать ухо к земле и слушать ее голос». Ленин чутко прислушивался к страданиям, думам и чаяниям народа. Он убеждал: надо «…жить в гуще рабочей жизни, знать ее вдоль и поперек, уметь безошибочно определить по любому вопросу, в любой момент настроения массы,
ее действительные потребности, стремления, мысли…»
Трудящиеся отлично чувствовали это сами.
Крестьянин-сибиряк О. Чернов вспоминал: «Он не меня, конечно, слушал как персону необыкновенную, а через меня он слушал все крестьянство». Замечательно подмечено!
Вспомнилась картина художника А. Моравова.
Посмотрите, Ленин (он ехал из эмиграции в революционный Питер) запечатлен на ней в вагоне поезда, среди солдат-фронтовиков именно в такой, характерный для него момент расспроса! Я, конечно, приобщил репродукцию этой картины к «заготовкам» по своей роли.
Не менее интересно и характерно умение Ленина слушать собеседника.
Клара Цеткин: «…я не знаю никого, кто умел бы лучше слушать, чем он».
А. Луначарский: «Надо было видеть, как слушает Ленин… Он буквально впитывал в себя каждое слово, когда он подвергал быстрому, меткому дополнительному допросу того же докладчика».
Финская писательница Вуолийокки: «Все мы, наблюдая Ленина, поражались его умению слушать людей.
Со стороны нам казалось, что человек, с которым беседовал Ленин, самый нужный ему человек на свете. Как будто именно его искал он всю жизнь и, наконец, нашел. Так активно, внимательно он умел слушать собеседника, так дорог он ему был и необходим!»
Ленинские расспросы, умение слушать голос народа — в них-то и кроется, в них-то и проявляется глубочайшая вера в массы!
Ленин располагал к себе. С Лениным было легко.
Он притягивал к себе подобно магниту… Для трудящихся он был близкий, «свой». Интересно в порядке контраста сопоставить те впечатления, которые производил при встречах с людьми Г. Плеханов.
Н. Крупская: «…поражали блестящий ум Плеханова, его знания, его остроумие, но как-то оказывалось, что, уходя от Плеханова, рабочий чувствовал лишь громадное расстояние между собой и этим блестящим теоретиком…»
М. Горький: «…Плеханов ни с чем не расспрашивал, он уже все знал и сам рассказывал», «…когда меня «подводили» к Г. В. Плеханову, он стоял скрестив руки на груди и смотрел строго, скучновато, как смотрит утомленный своими обязанностями учитель еще на одного нового ученика»; «…редко встречал я людей до такой степени различных, как Г. В. Плеханов и В. И. Ленин».
Один рабочий, по воспоминаниям Горького, сказал: «Плеханов — наш учитель, наш барин, а Ленин — вождь и товарищ наш».
Моя «балконная работа» продолжалась…
Другую черту ленинского характера удалось определить не сразу. Она складывалась постепенно, как мозаика. Из разных фактов, штрихов, деталей…
Давайте проследим, как эти разрозненные наблюдения, сопоставляясь, нанизываясь друг на друга, начинали вырисовывать, выявлять новую грань. Вот мои записи:
…Я в Музее Ленина. Поражают записки Владимира Ильича, написанные им в острые, напряженные политические моменты. Вот под стеклом письмо от 24 октября 1917 года членам ЦК о начале восстания. Какая динамика в построении фраз, в их ритме, в расстановке знаков препинания! Буквы, слова, строки так и стелются, так и летят по бумаге! Они дают мне зрительное, даже чисто графическое ощущение огромной экспрессии, огромной динамической устремленности.
Удивительна сама техника ленинского письма. Это скоропись! Ленин писал, не отрывая пера от бумаги, сжимая слова, выкидывая гласные, сокращая их. Так быстрее!..
Н. Крупская: «Сокращения букв (гласных часто) и слогов практиковал очень часто, в целях ускорения письма».
…А вот известная фотография — русские политэмигранты в апреле 1917 г. на улице Стокгольма.
Заснята группа людей. Но приглядитесь: одна фигура выделяется особенно своим стремительным шагом, поворотом головы, наклоном фигуры… И это, конечно, Ленин! Он рвется скорее домой — в Россию!..
…Разглядывая фотографии, сравниваю. И оказывается, на каждой из них Ильич разный. Так бывает у людей эмоциональных, очень живых по натуре.
А. Луначарский: «…лицо его было бесконечно подвижно… Чрезвычайно редко наступали минуты, когда лицо это оставалось без движения…»
Скульптор Клэр Шеридан: «Ленин то смеялся, то хмурился, казался задумчивым и печальным, грустным и насмешливым, все подряд».
…Разве не поражает, как Ленин вел заседания Совнаркома! Он слушал выступавших и в то же время писал деловые записки, читал ответы на них и опять посылал эти свои «летучие записки». Что же, он делал одно за счет другого? Ничего подобного. Заканчивались прения, Ленин подводил итоги, и становилось ясно, что он внимательно слушал всех выступавших, ни одна мелочь не ускользала. Значит, Ленин умел двоить, троить свое внимание. Он «спрессовывал» время, чтобы больше успеть!..
…П. Лепешинский мне рассказывает, как он удивился, впервые увидев (это было в сибирской ссылке), как Ленин читал книгу. Казалось, он только перелистывал страницы. На самом же деле каждая была прочитана внимательным образом. Ленин обладал способностью «конспективно схватывать» текст. Бытует выражение — «глотать книгу».
Именно такое впечатление создалось у П. Лепешинского, Е. Усиевич и других.
В. Бонч-Бруевич: «…Времени всегда в обрез, а прочесть нужно целые горы, и долголетняя практика выработала у Ленина совершенно особую манеру чтения. Глаза его привычно схватывают десять—двенадцать строк, мгновенно улавливая смысл абзацев и целых страниц… Он не читает, как все, то есть строчка за строчкой, мысленно произнося напечатанные фразы, а как бы мощным насосом безостановочно, стремительно перекачивает в себя содержание книги…»
…Читаю Ленина и неизменно ощущаю революционный напор и энергию мысли, которыми насыщены все его статьи, дышит каждое его слово.
Вот примеры: «Революция должна поднять к активной жизни… гигантские массы, поднять из страшной темноты, из невиданной забитости, из невероятной одичалости и беспросветной тупости».
Вчитайтесь:
жизнь — активная,
массы — гигантские,
темнота — страшная,
забитость — невиданная,
тупость — беспросветная.
И все это спрессовано в одной фразе!
Еще пример:
«В России людей тьма, надо только шире и смелее, смелее и шире еще раз шире и еще раз смелее вербовать молодежь, не боясь ее». Какое настойчивое внедрение мысли! Какая мускулатура фразы!
Еще пример:
«…скорее извещение публичное о бюро… скорее и скорее и скорее!»
Какое нетерпение! Какая энергичная лексика!
Перечисленные наблюдения, а их было множество, говорили о том, что ленинский характер выкован из энергии и воли. Действительно, Ленина трудно себе представить в состоянии покоя. Даже если он неподвижен, в нем бурлит и пульсирует мысль.
В моем представлении он всегда был страстным, порывистым, целеустремленным, горячим…
Создавая любой сценический образ, надо уметь правильно определять и схватывать его темперамент. У каждого человека он свой. Образ Ленина обязывает актера особенно точно и верно решать эту задачу. Если исполнитель не «поймает» органику ленинской натуры, он обречен на неудачу. Вероятно, в трактовке роли можно выделять ту или иную черту, но доминирующим для меня в раскрытии образа, несомненно, было его волевое начало: Ленин — вождь!
С увлечением продолжаю приводить в порядок свои разрозненные литературные изыскания.
Третья черта характера оказалась в моем представлении собирательной. Я даже затруднялся определить ее одним словом. И потому назвал ее для себя условно: человечность.
До зрителя обязательно надо стараться донести ленинскую простоту, скромность, чуткость… И оптимизм. И юмор. Эти неотъемлемые свойства его натуры должны «просвечивать» образ. Такие «слагаемые» будут выражать нравственное здоровье. О «большом, крепком душевном здоровьи» Ленина писал Горький. Душевное здоровье, нравственное здоровье — вот какие высокие категории!
…Председатель Совета Народных Комиссаров, глава государства просит книгу из общественной библиотеки и обещает вернуть ее к утру!
Он поработает над ней ночью, ведь на следующий день она может понадобиться кому-нибудь из посетителей!
…Ленин не принимает присланных в подарок продуктов и переадресовывает их в детские дома и больницы… …Ленин объявляет официальный выговор Бонч-Бруевичу за то, что тот незаконно повысил ему зарплату…
…Ленин отказывается жить в комнатах с зеркалами и коврами, требуя скромную обстановку…
В 1920 году Истпарт начинает собирать экспонаты для будущего Музея Ленина, что вызывает прямо-таки негодование Владимира Ильича:
«Вы не можете представить себе, до какой степени неприятно мне постоянное выдвигание моей личности».
Примеров ленинской скромности, проявляемой не на словах, а на деле, много! Не предаваясь сентиментальному умилению, постоянно хочется любоваться моральной, человеческой красотой Ленина! Его нравственным максимализмом!
Теперь о ленинском юморе, о котором так много написано. В своем очерке Горький неоднократно возвращается к описанию его смеха. «Никогда я не встречал человека, который умел бы так заразительно смеяться, как смеялся Владимир Ильич. Было даже странно видеть, что такой суровый реалист, человек, который так хорошо видит, глубоко чувствует неизбежность великих социальных трагедий, непримиримый, непоколебимый в своей ненависти к миру капитализма, может смеяться по-детски, до слез, захлебываясь смехом. Большое, крепкое душевное здоровье нужно было иметь, чтобы так смеяться…»
Ленин говорил Горькому:
«Это — хорошо, что вы можете относиться к неудачам юмористически. Юмор — прекрасное, здоровое качество».
Н. Крупская: «Улыбался очень часто… Ух, как умел хохотать. До слез. Отбрасывался назад при хохоте…»
Кстати, среди наиболее удачных словесных портретов Ленина неизменно называют очерк М. Горького и поэму В. Маяковского. Это действительно так, но очень ценным является, конечно, все, что писала Надежда Константиновна.
Как ярки наблюдения А. Луначарского: «…Улыбка на его лице появлялась чаще, чем у любого другого… Работали в Совнаркоме споро, работали бодро, работали с шутками. Ленин добродушно принимался хохотать, когда ловил кого-нибудь на курьезном противоречии, а за ним смеялся и весь длинный стол крупнейших революционеров и новых людей нашего времени — над шутками самого ли председателя, который очень любил сострить, или кого-либо из докладчиков. Но сейчас же после этого бурного смеха наступала вновь та же бодрая серьезность и так же быстро-быстро текла река докладов, обмена мнений, решений».
Многие писали о веселости Ленина. Но у Луначарского мы находим еще и психологическое объяснение: «…В смехе Ильича было много беззаветно-детского, а беззаветность смеха — это его победоносность, это показывает наличие и в натуре и в сознании привычки чувствовать себя силою…» Такое же наблюдение у англичанина Рансома: «Это смех силы». Кстати, какая удивительная перекличка с характером К. Маркса! Дочь Элеонора вспоминает: «Для знавших Карла Маркса нет более забавной легенды, чем та, которая обычно изображает его угрюмым,
суровым, непреклонным и неприступным человеком… Подобное изображение самого живого и самого веселого из всех когда-либо живших людей, человека с бьющим через край юмором и жизнерадостностью, человека, искренний смех которого был заразителен и неотразим…»
…Дни бегут, а я все сижу на Кисловодском балконе и «проворачиваю» материал. Работа движется. Делаю для себя открытия. Уж очень все увлекательно!.. Казалось, я раскладываю спектр солнца на его составные части. Ясно, что деления на «грани» условны. Тем более их нумерация. Я намечал их для себя «в рабочем порядке».
Естественно, все эти черты не могли существовать раздельно. Они переплетались, сливались, дополняя друг друга, образуя единый, цельный образ. Но процесс детализации и «расчленения» характера неминуем в работе актера. Как с часовым механизмом. Его ведь можно разобрать на отдельные части — разглядеть, изучить, потом снова собрать, чтобы пустить часы на полный ход. Хотя и этот пример условен…
А. Луначарский сказал: «Владимир Ильич кипел политически». Но кипение ленинского темперамента, его неуемную энергию актеру не так-то легко схватить органично и точно.
«Всех поражала необыкновенная активность Ленина… Никогда не видел его на заседаниях хмурым или даже суровым. Такова уж была жизнерадостная натура Ленина…»,— вспоминает А. Андреев.
Но нас, актеров, тут подстерегает двойная опасность: можно пересолить и впасть в суетливость, что с Лениным никак не будет вязаться. Но, если не дотянешь до нужного градуса, может появиться рыхлость, вялость, что опять же противопоказано образу. Дозировка должна быть точной.
Каждый миг сценической жизни Ленина, его поступки, его слово требуют психологического оправдания.
Своим «балконным отпуском» я остался доволен. Постепенно из хаоса впечатлений проступили контуры образа.
Я и не заметил, как спустился со своего балкона — на землю.
Отпуск кончился — едем из Кисловодска в Москву.
Начинается новый сезон.
Что-то будет?!
…Начались каждодневные спектакли. Приступили к репетициям юбилейного спектакля «Правда»…
И опять меня потянуло в Музей Ленина.
Хотелось все разглядеть: документы, фотографии, картины, зарисовки. И живого Ленина — в кинохронике… Конечно, надо при этом делать поправку на технику тех лет. Некая суетливость, что мы видим на экране, не свойственна Ленину: это издержки того, что операторы в ту пору «крутили» аппарат вручную —16 кадров в секунду, а современные проекторы рассчитаны на иную скорость. Актеру с этим надо считаться.
Впервые я увидел рабочие зарисовки Н. Андреева, не выставленные для общего обозрения. Они меня очень впечатлили: подготовительная работа большого мастера оказалась не менее ценной, чем ее результат.
…Все воспринималось не только разумом, но и сердцем… Ну, как не волноваться, когда видишь перед собой подлинные строки, написанные в ночь восстания, когда стоишь перед скромной одеждой Ильича или его простреленным пальто!
В течение всей своей работы я посещал музей неоднократно, не только чтобы изучать экспонаты, но и «набираться настроения». Иногда просто бродил по залам… Неотъемлемой частью музея я считал его посетителей, за которыми любил наблюдать, как они смотрят, слушают, с какой душевной взволнованностью впитывают в себя всякую подробность этой великой и удивительной жизни… Я, конечно, ринулся опрашивать людей, знавших Ленина лично…
Список товарищей, которых хотелось навестить, был обширен. К сожалению, всех опросить — времени не хватило.
Помню, к В. Антонову-Овсеенко ходили мы вместе с А. Корнейчуком. Он рассказывал главным образом об аресте Временного правительства: именно на его долю выпала эта историческая миссия.
П. Лепешинский знал Ленина с 1898 года, еще по сибирской ссылке. Посещение это оставило глубокое впечатление. Прежде всего сам П. Лепешинский: седой как лунь, а глаза голубые… Жил он тогда в «Доме правительства» — так назывался большой жилой дом у Б. Каменного моста. Квартира просторная. Большие окна с чудесным видом на излучину Москвы-реки. А обстановка самая что ни на есть простая. Как жил всю свою жизнь вне всякой роскоши и особых удобств, таким и остался — скромным и неприхотливым…
Если бы он ничего даже мне не рассказал, все равно весь его быт, обстановка, манера жить красноречиво говорили сами за себя. Напоминали о том удивительном поколении старых большевиков, которые отдавали служению народу всю свою жизнь без остатка…
Чудесный, милый старик! Он был полон огромной любви к Ленину. Очень хотел помочь мне. Обещал обязательно прийти на генеральную репетицию и свое слово сдержал.
С Николаем Ильичом Подвойским мы встретились как старые, добрые знакомые: ведь он был нашим «шефом» по фильму «Октябрь». Вот и сейчас с большой благожелательностью стал помогать мне, вспоминая подробности Октябрьского переворота.
Понравилась мне одна бытовая подробность: Н. Подвойский сказал, что Ленин имел обыкновение набрасывать, нахлобучивать кепку на голову так, что она у него даже «пузырилась». И действительно, на некоторых фотографиях это можно отчетливо видеть.
К кому я долго не решался обратиться, так это к Надежде Константиновне. Но вот, набравшись храбрости, написал ей письмо, прося о встрече.
С большим нетерпением ждал ответа, но… его не последовало. Я был наслышан про ее аккуратность, и вдруг… Такой «неответ» был своего рода ответом.
Но вот стало известно, что Н. Крупская приняла «мосфильмовцев» в связи с фильмом «Ленин в Октябре». Этот факт еще больше меня озадачил. Что же все это могло означать?
Ответ я получил несколько позже — от директора Музея Ленина Н. Рабичева. Об этом речь впереди…
Была еще одна интересная особенность в моей работе. О ней стоит сказать.
Сначала я почти не заглядывал в текст пьесы, хотя так и полагается делать, когда начинаешь работать над новой ролью. Общее содержание сцен мне было известно, но действия Ленина, всю обстановку я познавал через описания, воспоминания и документы эпохи.
В результате у меня возникло свое представление, свое ощущение личности Ленина.
И вот наступил новый интереснейший период — я придирчиво проверяю: а как выражен «мой Ленин» в пьесе? Все ли там соответствует моему представлению образа? Может, чего-то не хватает? Может, что-то захочется изменить?
Все, о чем он рассказывал, казалось мне драгоценным. Даже то, что было известно ранее, освежало мои познания. Одна фраза произвела на меня особое впечатление:
«Ночь в Смольном. В комнату, где работала «тройка», вдруг вошел Ленин. Он сказал — «Здравствуйте!». Сказал, как на празднике. Постоял, оглянул всех и ушел…»
Я не понял: зачем же он приходил?
«Ленин хотел убедиться,— ответил мне Н. Подвойский,— все ли так же уверены в победе, как и он сам».
«Сказал, как на празднике»…
Удивительно, подумал я, совершается революция, война не кончилась, льется кровь, страна измучена — суровая, напряженная обстановка, и вдруг… «как на празднике»!
Я эту фразу записал. Но позже, уже на спектаклях, по-настоящему оценил ее смысл. Какое неожиданное определение душевного состояния Ленина! Да, именно так. Ведь Ленин писал: «Революция — праздник угнетенных и эксплуатируемых».
Ощущение революционной праздничности происходящих событий должно, конечно, пронизывать и самого Ленина. Мажорная праздничность
окрашивает его поведение. Она должна звучать как лейтмотив, даже в моменты преодоления величайших трудностей.
Вот она — тональность образа!!
Кстати, у Маркса есть такое высказывание: «Существенная форма духа — это радостность, сеет».
Беру эти слова на вооружение! Сразу же мне захотелось первое появление Ленина сделать иным, чем в пьесе. Легко написать: «катится «ура». Масса напирает».
Или: «мощное «ура» покатилось по коридору и вскоре переходит в песню». А попробуйте показать это на сцене!.. Вероятно, средствами кино добиться такого пафосного появления легче. Но в театре все могло получиться недостоверно… Вообще говоря, такая встреча Ленина, как описал ее Корнейчук, вполне вероятна. Ленина встречали с энтузиазмом. Но правда и другое: Ленин шумные приветствия не очень-то любил. При долго не смолкавших овациях он обычно начинал проявлять нетерпение, вынимал иной раз часы, показывал на них — мол, время, время! Надо заниматься делом!
Известно, что Ленин наотрез отказался, например, присутствовать на официальной части вечера, посвященного его 50-летию. Примеров таких немало.
Итак, надо придумать другой «выход» для Ленина. Для себя назвал его «скромным выходом», «скромным появлением». Кстати, такое «решение» подсказывали и воспоминания очевидцев. Встреча с Лениным оказывалась часто не такой, какой они себе представляли ее. Ожидали с напряженным нетерпением, воображение рисовало богатыря-великана, а на самом деле он уже здесь, пришел чуть ли не раньше всех и стоит себе в сторонке, беседует с кем-то из делегатов.
Вот мне и захотелось сделать выход Ленина именно таким: его ждут, а он уже здесь! Типичный
штрих ленинской скромности, его органичного, непоказного демократизма.
(Окончание следует.)

Журнал «Юность» № 12 декабрь 1973 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области