Рассказывает Кирилл Лысенко — уроженец села Оскольское, 1919 года рождения — Ну, во-первых, я очень рад нашей встрече. Просто хочется еще раз всех обнять, потрогать, что бы проверить, не сон ли это, что вот опять мы все вместе. Причиной послужила повесть «Пушка». Я не владею литературным языком и не могу так выразить, как хотелось бы, свою радость.
Меня призвали в армию в 1939 году. Это совпало с развязыванием второй мировой войны. Я учился, по пришлось сменить тетради и ручку на оружие.
Стал артиллеристом. Я приехал в свой полк на две недели раньше, чем мои дорогие товарищи, и встречал их уже в красноармейской форме. Стал я ездовым корня, я ведь был с самого детства знаком с лошадьми, вернее, как в армии говорили, с конями.
Жил на берегу речки, где мы, мальчишки, купали коней, село у нас было тихое, правильно об этом написал Дмитрий Михайлович.
Все совпадает — и то, как нас учили летом и зимой, и то, как мы приезжали с учений и замерзшими руками чистили свои пушки и коней. Очень высокая была требовательность, и правильно, — нас готовили к возможной войне. В 1940 году, когда потребовалось, мы сумели сделать быстрый марш-бросок и предупредить фашистское вторжение в Бессарабию и Северную Буковину, преодолели и карпатские вершины и бурные реки Белый и Черный Черемош. Там на скале написаны фамилии русских воинов, которые участвовали еще в походе Суворова.
Благодаря нашим быстрым действиям, хоть у нас были тяжелые пушки, вернее, гаубицы, мы их пушками называли иногда для ласки,— все обошлось в 1940 году без выстрелов, мирно. Мы помогли населению Бессарабии и Северной Буковины воссоединиться со своими родными народами, не попасть под фашистское иго.
Перед самым фашистским нападением на СССР у нас, помню, часто были боевые тревоги. Впряжем коней, выедем на позиции. Отбой. Днем и ночью. В ночь с 21 на 22 июня 1941 года я был в наряде по штабу полка. Вышел на рассвете — шум в небе, самолеты летят. Вспышки зениток. Я — в штаб, оказался у телефона и первым услышал приказ — вскрыть секретный пакет с красной лентой. Сейчас же позвонил по 15-му номеру — до сих пор помню номер телефона — командиру полка. Он приказал объявить боевую тревогу. Сыграли боевую тревогу. Это уже была не учебная, а настоящая! Всему личному составу выдали новые сапоги, новое обмундирование, каски, все оружие, патроны.
Конечно, была проявлена и беспечность. Мы снаряжались и не успели рассредоточиться, когда на
нас посыпались первые бомбы. Было убито много товарищей, которых мы знали и любили. В повести «Пушка» упоминается заместитель командира полка по хозяйственной части, только вы, Дмитрий Михайлович, не назвали его фамилию. Это был интендант 2-го ранга Шпаков. Он был уже пожилой и говорит мне, истекая кровью: «Деточка, накладывай шину». А потом просит: «Заматывай, заматывай, я сейчас нужен, я жить должен». Вот этот эпизод мне запомнился.
Фашисты создали бронированный кулак, им удалось быстро двинуться на Львов, на Тернополь, мы шли почти что по тылам, но сохраняли боевой порядок. Были бандеровцы, которые пытались нас обстреливать с высот, с колоколен костелов, в повести это есть. Но потом меньше беспокоили, поняли, что идет организованная часть и она даст отпор.
У нас были хорошие, храбрые командиры. Я помню командира дивизиона старшего лейтенанта Мелешко, он сам заменил раненого наводчика и расстреливал в упор фашистские танки. Зениток с нами не было, но мы стреляли по самолетам из карабинов и один даже сбили. Летчик
выпрыгнул с парашютом, мы его поймали. Это был наш первый пленный, позже-то их много было, не сосчитаешь. А тогда была трудная обстановка, но мы действовали в силу своей подготовки, в духе высокого патриотизма, не поддавались на провокации, на призывы из немецких листовок, которыми нас забрасывали. Мы использовали каждую возможность для отпора врагу.
18 июля был большой бой под Винницей. Мы не смогли удержать нашу линию укрепления, противник ее прорвал. Стали отходить на Умань. Она горела, дымилась от бомб. Там были наши госпитали, и мы видели, как в огне расползались раненые. Мы их подбирали. Кого на пушку посадишь, кому подставишь плечо. Возле Циммермановки, под Уманью, произошло большое сражение. Могу сказать, что на своем участке мы его выиграли, немцы бежали. Были первые трофеи, танки, автомашины.
Но через три дня мы узнали, что зажаты в кольцо. Гитлеровцы поставили рупоры, громкоговорители, их за десять километров было слышно. В них несли всякую небылицу почем зря: что сопротивление бесполезно, сдавайте оружие, что Москва взята, все проиграно.
В Умани был убит комиссар нашей дивизии. Но помню, начальник штаба дивизии — он был с нами — полковник Иван Осипович Боровский, участник гражданской войны, сказал: не верьте фашистским словам, все это провокация, продержимся до ночи и пробьемся к своим. Каждому приказал вооружиться гранатами. Мы знали друг друга в лицо, знали характеры своих товарищей, даже адреса, обменивались ими, думая о близких. Создалось подразделение, человек из полутораста артиллеристов.
Несколько ночей шли с боями и вырвались из окружения к своим. Как мы были рады!
За Днепром с конями дело кончилось, новые пушки были на тракторной тяге. Я стал старшиной пулеметной роты. Был ранен. Но скоро вернулся в строй. Сила наша укреплялась. Подошел эшелон танков КВ. Несколько ночей не прекращались танковые бои.
Я участвовал в боях у станции Синельниково и под Ворошиловградом. Там мы увидели первые «катюши». Гитлеровцы шли нагло, без всякого рассредоточения. «Катюши» дали залп. И мы увидели перековерканную немецкую технику, все погоревшее.
Фашистские солдаты, которые уцелели, сидели отупевшие. Мы ликовали.
Конечно, общая обстановка была еще тяжелая, мы отступали. Но наносили большие потери врагу.
Позднее часть, в которой я служил, перешла в армию к генералу Павлу Ивановичу Батову. Недавно мы с ним встречались как ветераны сражения на Курской дуге, сфотографировались на память. Наша часть сражалась на Курской дуге. Это было страшное сражение, но мы его выиграли. У гитлеровцев, которые в 41-м хвалились, что Москву взяли, оказалась кишка тонка, извините меня за простое выражение. В нашем полку поймали, между прочим, вражеского сапера, от которого узнали о подготовленном фашистском наступлении. Но наступать начали мы. Наш маршрут был — Осиповичи, Барановичи, Брест. Мы освобождали Брестскую крепость.
Потом Данциг (Гданьск), оттуда — на Штеттин, а от него уже до Ростока в Восточной Померании. И там закончились наши боевые действия, потому что была наша полная победа.
Я был еще раз ранен на этой войне, контужен, но сейчас чувствую себя, можно сказать, здоровым, много работаю, болеть, честно говоря, некогда. Мне хочется вспомнить наших замечательных командиров. Вот у нас был старшина Примак, сверхсрочник, гроза был, а бойцов любил больше себя. В «Пушке» он описан. Помню командира батареи капитана Евстафьева. Он был красивый, преданный и сдержанный. Налетят бомбардировщики, а он следит, чтобы все бойцы укрылись. А сам погиб — бомба разорвалась почти рядом. Вот так было.
Биография моя для нашего поколения типичная. Наша молодость прошла на фронтах Великой Отечественной войны.
После демобилизации я вернулся в свое родное село, поступил в Воронежский сельскохозяйственный институт, получил диплом ученого-агронома и был направлен на работу опять же в родное село, в свой колхоз «Путь Ильича», а с 1950 года и по сегодняшний день возглавляю это хозяйство. Выбрали меня председателем. Женился после победы. У меня четверо детей. Дочь Валя окончила Белгородский педагогический институт, работает учительницей, сын Александр — лаборант в техникуме механизации сельского хозяйства, студент 2-го курса
Воронежского сельхозинститута, того же, что и я окончил, хочет стать сельскохозяйственным инженером, сын Виктор — механик, сейчас служит в армии, сержанта ему присвоили, младший сын Иван учится на третьем курсе Новооскольского совхозного техникума. Супруга Анастасия Афанасьевна — в школе, учительница. Так вот всю жизнь живу и работаю в родной деревне. Все знакомо, все привычно. Вот теперь только после «Пушки» новость — нет-нет, а и родной сын иногда назовет Сапрыкой…
Рассказывает Анатолий Кедик — 1921 года рождения. — Мои товарищи многое вспомнили о первых днях войны, не буду повторяться. Себя представлю, наверное, это полагается в редакции. Родословная у нас не ведется, но, по рассказам матери, дед мой был крепостным. Большая у нас была крестьянская семья. Я в ней первый получил высшее образование. Это уж, конечно, после войны, а до войны я успел стать студентом института инженеров транспорта, меня не покидала мечта учиться. Все похоже у нас с моими друзьями. Поступил в институт нелегко — долго готовился, а призвали в армию — стал артиллеристом.
И вот читаю «Пушку» и детально вспоминаю нашу молодость. Мы целыми днями были в походах, чистили коней, но приходят часы досуга — и мы мечтали. Помню, Дима как-то сказал мне: «Знаешь, Толя, отслужим и поедем вместе к нам, в Москву, будем учиться. Приедем на вокзал, сядем в такси…»
Я знал, что есть такая автомашина, которая возит пассажиров, но никогда не видел ее. Я и поезд первый раз увидел, когда поехал поступать в институт инженеров транспорта.
Но учиться нам не пришлось, началась война. Перед самой войной я был назначен командиром орудия, появились в моих петлицах два треугольничка, стал сержантом. После Днепра сражался в Донбассе, на Брянском фронте, на Курской дуге. Между прочим, недавно, когда отмечалось тридцатилетие этой исторической битвы, мы встретились там с Кириллом Лысенко, увидели друг друга среди ветеранов. Заговорили о повести «Пушка» и решили написать ее автору, нашему давнему товарищу и однополчанину.
Во время встречи ветеранов на Курской дуге мы с Кириллом Лысенко отыскали один памятный дуб. Возле этого дуба сражался наш товарищ, артиллерист Иван Борисюк. Дуб стоит весь иссеченный, побитый осколками, живой свидетель Курской баталии.
Иван Борисюк был старшиной, а потом командовал взводом противотанковых пушек. Его взвод подбил 11 танков врага, в том числе 5 «тигров», новых танков, которых мы еще не знали, не видели. Перед началом боя фашисты протянули на канате деревянный танк. Иван Борисюк улыбнулся и сказал: «Не троньте его, пусть ползет. Они хотят узнать, чем мы располагаем, где стоят наши пушки».
Иван Борисюк нашел у «тигров» слабое, уязвимое место, показал, как их бить. Его представили к званию Героя Советского Союза, но Указ о присвоении ему этого высокого звания пришел, когда он уже погиб. Это случилось за Беловежской пущей, у села Гайловка. Он был тогда начальником артиллерии полка.
Кирилл Лысенко. Можно, я добавлю? Мы с Иваном Борисюком были товарищи, спали рядом, когда были старшинами. Погиб он от снаряда, разорвавшегося почти под его конем. Стали хоронить — фотографии нет. Тогда его товарищ Коля Кисляков, с которым они вместе прибыли из запасного полка, нарисовал по памяти его портрет.
Анатолий Кедик. С работниками райкома партии мы прибили дощечку об Иване Борисюке на па
мятном дубе. Я сфотографировал этот дуб и решил отвезти фотографию семье Ивана, помня, что у него есть сын. Поехал со своим сыном, которому сейчас столько лет, сколько было мне, когда началась война…
На Курской дуге я был контужен. Не стану рассказывать об этой битве, о ней много написано, она многие красивые шевелюры сделала седыми. Потом был снова Днепр, но уже — с востока на запад, потом Висла и, наконец, победа. Войну я закончил помощником начальника штаба полка, в звании майора… Лучшее, что я имею в жизни,— это воспоминания о моих товарищах. Я им очень многим обязан. Если я приобрел какие-то хорошие человеческие качества, то это от них. Во время войны я был, кроме контузии, дважды ранен. Видел много страданий. И после войны ре шил стать врачом, избрал одну из самых нелегких в медицине профессий. Я занимаюсь лечением калек и убежден в том, что нет калек, которых нельзя было бы лечить, которым нельзя помочь. Вот уже больше пятнадцати лет живу в Виннице, преподаю в медицинском институте. В этом году подготовил кандидатскую диссертацию.
Друзья рассказали о себе, осталось и мне рассказать о том, что было со мной после того, как мы расстались. За Днепром меня вдруг вызвала в политотдел дивизии, сказали, что пошлют работать в газету. Я испугайся, хотел удрать, вернуться в родной полк, остатки которого переправились через Днепр. Но старший батальонный комиссар Караев — помню его фамилию — выслушал меня и подписал приказ… о новом месте службы. В уманском окружении погибла вся редакция армейской газеты «Звезда Советов», она срочно формировалась заново. Без всякой уверенности в своих журналистских способностях я стал при помощи одного немолодого наборщика изучать корректорские знаки, чтобы в случае чего пригодиться хоть корректором. Было неудобно на войне заниматься пробой литературных сил…
Так началась моя журналистская дорога. Я работал в газете «Звезда Советов» 12-й армии, в газете «Вперед» 24-й армии, в газете Северной группы войск Закфронта, которая остановила врага на Тереке, затем, в пору перелома в ходе военных действий и наступления, в газете Северо-Кавказского фронта и Отдельной Приморской армии «Вперед за Родину». Писал для «Комсомольской правды» о героях нашего фронта, о высадке Крымского освободительного десанта, о боях за Керчь.
Всю войну я носил в кармане гимнастерки справку о том, что могу без экзаменов вернуться в институт, Когда она истрепалась, я наклеил ее на другую бумагу, а потом — на картон. Очень берег, но воспользоваться ею не пришлось, она и сейчас лежит в моем столе.
Через десять лет после войны я закончил Высшие литературные курсы для членов Союза писателей СССР. Уже были изданы мои первые книги. А к военной теме все не прикасался: она казалась святой и непосильной, не терпящей ни одного неточного слова. И вот — «Пушка».
Должен заметить, что из нашей батареи еще несколько человек стали писателями, и в этом нет ничего удивительного, потому что добрая половина ее была сформирована из студентов Московского института истории, философии и литературы и других институтов. Вот наши батарейцы-писатели: Иван Мележ, белорусский прозаик, недавно получивший Ленинскую премию за «Полесскую хронику», Иван Каргбутенко, ставший прекрасным переводчиком украинской прозы на русский язык, Яков Костюковский, хорошо известный читателям и зрителям по своим сатирическим стихотворениям и сценариям кинокомедий «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука»…
В армейских и фронтовых редакциях я познакомился и работал вместе с Борисом Горбатовым, Петром Павленко, Эффенди Капиевым, Виктором Ардовым, Ильей Сельзинским, Дмитрием Прикордонным и не могу не вспомнить их добрым словом. А первым моим литературным редактором и наставником на войне был Леопольд Железнов, в ту пору — заместитель редактора газеты «Звезда Советов» (он тоже присутствовал на нашей встрече в «Юности»), Помню, как в одном из сел за Днепром я устроился под деревом и стучал одним пальцем по клавишам пишущей машинки, когда за плечами вырос высокий незнакомый человек со «шпалой» в петлицах и спросил, над чем я тружусь.
Это были стихи. Железнов прочитал, поговорил со мной, попросил не краснеть, а поправить какие-то строки и послал стихи в набор. Так я появился на страницах фронтовой печати…
«Пушка» вернула мне друзей тех лет. Конечно, не для того она писалась, но из-за одного этого я благодарен той минуте, когда отважился взяться за военную повесть.
Я увидел, какими хорошими, настоящими, надежными остались дорогие мне люди. У председателя колхоза Кирилла Лысенко — два ордена Трудового Красного Знамени за успехи на оскольской ниве. Анатолий Кедик — это я узнал уже после нашей встречи — недавно защитил кандидатскую диссертацию. Ефим Якубович — стоматолог высшей категории. За всеми этими внешними признаками успехов — трудолюбие, воля и та стойкая и добрая душа, которая дороже золота.
Хотя все мы уже немолодые — у Кирилла Антоновича Лысенко три внука, у Анатолия Никифоровича Кедика — дочь Лариса, студентка Московского медицинского института, сын Саша, студент Винницкого медицинского института, и внук, у Ефима Александровича Якубовича — сын Саша, поступивший на художественное отделение Московского полиграфического института, то самое, которое окончила и моя дочь Наталья, да, хотя мы уже немолодые — это
была встреча с молодостью. И спасибо редакции «Юности», организовавшей ее. Мы уже не потеряем друг друга…

Дмитрий Холендро

 Журнал Юность № 5 май 1974 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области