Генрих Гофман

Славным летчикам гражданской авиации посвящается эта повесть

Международный аэропорт имени Джона Фицджеральда Кеннеди, раскинувшийся всего в нескольких километрах от окраины Нью-Йорка, жил в тот летний вечер своей обычной напряженной жизнью. К массивным зданиям аэровокзалов, принадлежащих различным авиакомпаниям, то и дело подруливали гигантские пассажирские лайнеры и недвижно застывали, едва не доставая носами стеклянных балконов, расположенных на уровне бельэтажа.
Когда же затихал посвист могучих турбин и густое, знойное марево таяло и исчезало за соплами двигателей, от балконов вдоль фюзеляжей языкасто вытягивались длинные трапы, по которым выбирались из воздушных кораблей истосковавшиеся по земле люди с портфелями и дорожными сумками. В просторных стеклянных холлах пестрый людской поток вливался в толпу встречающих, провожающих, отлетающих и прилетевших ранее.
За огромными прозрачными стеклами далеко окрест виднелись стоянки: по одну сторону аэровокзалов высились громады воздушных кораблей с толстыми сигарообразными фюзеляжами и высоченными хвостами, на которых красовались опознавательные знаки авиакомпаний многих стран мира, по другую — ровными квадратами пестрели переполненные стоянки легковых автомобилей. А на подходе к аэродрому с небесной выси, словно с невидимой горы, скользили в кильватерной колонне по одному снижающиеся пассажирские воздушные лайнеры.
Каждую секунду в этом бескрайнем, безоблачном, свистящем и гудящем небе можно было выхватить взглядом четыре машины. И казалось, неиссякаемым был этот поток воздушных кораблей.

Достаточно было первому коснуться колесами начала бетонированной полосы, как к оставшимся трем неведомо откуда пристраивался четвертый.
И хотя за дальностью расстояния лишь угадывался его силуэт, он неизменно восполнял недостающее звено зримой цепочки и упорно следовал за остальными, снижаясь, увеличиваясь в размерах, принимая все более отчетливые очертания, пока посадочная полоса, поглотившая предыдущих, не проглатывала и его самого.
— Четко работают, черти! Погляди, как на хорошем конвейере,— сказал высокий круглолицый здоровяк, одетый в синюю свежевыглаженную форму летчика Аэрофлота, обращаясь к своему товарищу, склонившемуся над картой погоды, разложенной на столе в просторной комнате отлетающих экипажей.
Командир советского воздушного лайнера «Ил-62» Егор Борисов оторвал взгляд от карты и, повернувшись к огромному окну, посмотрел на цепочку планирующих самолетов. Был он коренаст, широк в плечах, а над прищуренными глазами нависли густые заросли белесых бровей; подбородок у него был тяжелый, как бы рассеченный продолговатой межой.
— Чему удивляешься? Привыкай, Юра… Аэропорт Кеннеди принимает до тысячи двухсот самолетов в сутки. В наиболее напряженные часы работы здесь каждые двадцать секунд производится посадка и каждые тридцать секунд — взлет… А вообще-то красиво… Только и нам вылетать пора,— напомнил он, кивнув на стрелки стенных часов,
— И то верно. Пора домой,— ответил Юрий Овсянкин. — Правда, еще в Лондоне посадка предстоит!
Они вышли из комнаты и по широкому коридору направились к холлу для пассажиров, из которого уже протянулся трап к советскому самолету.
— Сядем и в Лондоне. Еще не дом, конечно, а все к Москве поближе.— Борисов кивнул на стекло, за которым распростерлась громадина самолета «Ил-62». И, переходя на деловой, командирский тон, добавил:
— До закрытия дверей осталось одиннадцать минут. Проверишь, все ли на месте, и давай команду готовиться к запуску двигателей.
— Есть, командир! Будет исполнено.
— А я пройду в хвост, там у меня в кармане плаща светофильтры остались. Заодно посмотрю, что за публику повезем.
Они миновали ряд киосков со всевозможными сувенирами и, предъявив контролеру пропуск, вышли на балкон аэровокзала. У трапа, протянувшегося к дверце советского самолета, пассажиров встречала старшая бортпроводница. Ее голубые, ясные глаза под ровными дугами темных бровей смотрели на мир с нескрываемым любопытством.
За спиною летчиков кто-то грузно ступил на борт самолета. Борисов обернулся и увидел идущего позади человека. Чуть выше среднего роста, с грубоватым лицом, покрытым сетью ранних морщин, он ничем не выделялся среди пассажиров. Но что-то заставило Борисова задержать на нем взгляд. «Где-то я его видел,— мелькнула мысль.— Но где?» Борисов направился к хвосту по узкому длинному проходу между кресел. Некоторые пассажиры отрывались от газет или журналов и с любопытством разглядывали советского летчика.
Борисов подошел к багажному отделению в самом конце фюзеляжа, нашел в гардеробе свой плащ и, вытащив из кармана очки со светофильтрами, отправился обратно, минуя пассажирские салоны, заполненные людьми.
«Двери уже задраены. Пора запускать движки»,— подумал он, скользя взглядом по седеющим и лысеющим затылкам мужчин, по затейливым прическам дам. Неожиданно один из пассажиров обернулся.
Это был тот самый, который вслед за Борисовым ступил на борт самолета. Он развалился в кресле в салоне первого класса и искоса, как показалось Борисову, даже настороженно посмотрел на него. Насупив густые брови, Борисов тоже посмотрел на незнакомца, в котором действительно было что-то знакомое. Осталось два шага, шаг… Не поворачивая головы, Борисов прошел мимо. Сомнений не было.
Ему знакомы эти удлиненные, с небольшим прищуром глаза, эти чуть выпирающие скулы. Теперь он мог бы поклясться, что не только видел, но и знал этого человека. Не сейчас, а когда-то. Но когда же? Где?
Подойдя к пилотской кабине, Борисов с силой нажал полированную ручку массивной двери и шагнул в тамбур.
— Товарищ командир! Самолет готов к вылету,— доложил бортовой инженер.— Будем запускать?
Удобно усевшись на левое командирское кресло, Борисов одобрительно кивнул инженеру.
Привычными движениями включили они пусковое устройство. Поначалу послышалось приглушенное жужжание, затем все громче и пронзительнее, с каким-то гудящим звоном раскручивался стартер. Наконец на самой высокой ноте этот звук на миг захлебнулся, и тут же послышался глубокий вздох реактивного двигателя, А через секунду раздался протяжный визг вращающейся турбины.
— Никитич! Давай следующий! Юра, включай рацию, — обратился Борисов к Овсянкину, занявшему место второго летчика на правом пилотском кресле.
Вскоре все четыре реактивных двигателя надрывно свистели за хвостом самолета. Борисов заскользил взглядом по приборной доске. Умные стрелки послушно покоились на соответствующих делениях.
— Командир! Все в ажуре. Работают, как часы,— услышал он над ухом спокойный голос инженера.
Привычным движением Борисов прибавил обороты турбинам. Самолет тронулся с места и покатился по рулежной дорожке. Впереди выруливал на взлетную полосу «Боинг-707».
— Взлетать будем за этим американцем,— сказал Борисов Овсянкину.
— Вроде так. Кроме него, пока никого не видно,— ответил тот.
И вдруг Борисов вновь вспомнил о пассажире со знакомыми чертами лица. Вернее, он и не переставал о чем думать. Но выработанный с годами рефлекс действовал безотказно. Как только он занял свое место в кабине, все посторонние мысли исчезли. Лишь сейчас, назвав «Боинг» американцем, Борисов невольно напомнил себе о загадочном пассажире.
«Где же? Где я с ним встречался? — Назойливая мысль отвлекала, мешала сосредоточиться.— А может, он просто похож на кого-то из знакомых? Нет, нет. Не то. Надо вспомнить. Где-то его видел. Где же? Где? Когда?..»
Рулежная дорожка уходила вправо, заворачивая на взлетную полосу. Там, дрожа и вздрагивая всем корпусом, стоял напружинившийся, готовый сорваться с места «Боинг».
Борисов притормозил, придержал и без того неторопливый бег своего корабля и плавно развернул самолет в сторону взлетной полосы. В этот момент «Боинг» сорвался с места и, оставляя за собой могучие раскаты грома, помчался навстречу небу.
— Командир! Наша очередь! — сказал Овсянкин.
Борисов утвердительно кивнул. Надавил на оба тормоза. Преодолевая инерцию, самолет как бы уткнулся в носовое колесо и, выпрямившись, остановился.
— Читай молитву! — приказал Борисов в переговорное устройство.
В наушниках послышался чей-то смешок, затем прозвучал внятный, но монотонный голос радиста:
— Готовность экипажа?
— Готовы согласно карте! — ответил Борисов.
— Антиобледенители?
— Включены! — Это отрапортовал бортинженер.
— Авиагоризонты?
— Включены! Работают нормально! — доложили друг за другом командир корабля и второй пилот.
И хотя, давая команду на зачтение взлетной карты, Борисов иронически назвал ее молитвой, и он сам и все члены экипажа относились к этой «молитве» очень серьезно. Каждый из них понимал, что в огромном хозяйстве современного межконтинентального воздушного корабля можно легко забыть о какой-нибудь «мелочи». Это слово не случайно взято в кавычки, нет в авиации мелочей. От нажатия на небольшую, казалось бы, незначительную кнопочку зависит и безопасность и само осуществление взлета.
Еще перед тем, как повернуть самолет к взлетной полосе, Борисов начисто забыл о пассажире, показавшемся ему знакомым. Теперь все его мысли были заняты подготовкой к взлету, Опытный летчик, он знал, что взлет и посадка — самые ответственные элементы полета, а он командир. Значит, в ответе за всех и за все. Сейчас в его руках огромный воздушный корабль, жизнь экипажа и пассажиров.
А радист продолжал:
— Триммеры?
— Нейтрально. Горят зеленые лампочки,— ответил Борисов.
Послышалось еще несколько вопросов и ответов, и, наконец радист произнес:
— Проверка закончена.
Вся «молитва» заняла не более сорока секунд, Борисов нажал кнопку радиопередатчика и запросил разрешение для выруливания на взлетную полосу. В наушниках послышалась отрывистая английская речь.
— Разрешили! — сказал Овсянкин.
Борисов кивнул дважды — мол, сам слышу — и, прибавив обороты турбинам, выкатил самолет на бетонку. Осторожно развернув тяжелый воздушный корабль в направлении взлета, он намертво затормозил колеса и, нажав кнопку передатчика, запросил разрешение на взлет.
— Выводи двигатели на взлетный режим! — бросил он инженеру, пока за привычным «о'кэй» раздавались в наушниках другие слова английской команды.
Безудержный рев турбин, казалось, припугнул самолет, заставил его покорно приспустить нос, напружиниться. От избытка энергии огромный корабль напряженно подрагивал всем корпусом.
Борисов в последний раз пробежал взглядом по приборам, фиксирующим работу двигателей.
— Пошли на взлет! — скомандовал он и отпустил тормоза.
Словно высвободившись от непомерной тяжести, разрывая оковы земного притяжения, самолет сорвался с места и, стремительно набирая скорость, помчался по широкой бетонированной полосе.
— Скорость сто километров!.. Сто тридцать!.. Сто пятьдесят!..— слышал Борисов спокойный голос бортинженера.
Каким-то внутренним чутьем летчик почувствовал попытку самолета оторваться от земли. Но еще рано. Секунда… вторая… Теперь можно. Борисов ослабил давление на полукружье баранки. Самолет чутко отреагировал. Переднее колесо оторвалось от бетонки, нос глянул в небо.
— Сто девяносто! Отрыв! — проговорил штурман.
И всем своим телом Борисов ощутил упругую плавность полета.
— Шасси! — коротко бросил он.
— Есть шасси! — ответил бортинженер, переводя рычаг.
На приборной доске погасли зеленые огоньки, взвыли лебедки подъемников, а через несколько секунд три легких толчка под корпусом самолета дали понять летчикам, что тележки колес уютно легли в свои гнезда. Стрелки высотомера отсчитывали уже четвертую сотню метров, стрелка указателя скорости перешагнула цифру «500», Воздушный корабль плавно рассекал голубое небо над самым огромным городом Нового света. Внизу потянулась морщинистая, как слоновья шкура, гладь Гудзонова залива.
Земля стремительно падала вниз. Скорость возросла до восьмисот километров в час. Под крыльями самолета отчетливо вырисовывались береговая черта залива и утонувшие в дымке громады небоскребов Манхэттена. Они казались сверху совсем крохотными, и весь Манхэттен напоминал груду причудливых кристаллов.
Борисов развернул самолет в беспредельную даль Атлантического океана.
— Командир! Четыре градуса вправо. Курс тридцать семь градусов,— предложил штурман и протянул Борисову листочек бумаги с расчетными данными.
— Будет исполнено, товарищ начальник! — добродушно усмехнулся командир корабля и, внимательно просмотрев цифры, выписанные красивым, каллиграфическим почерком, положил бумажку поверх приборной доски.
Затем плавным движением довернул самолет на заданный курс.
Все шло как положено. Полет протекал нормально. Напряжение спало. И мысли Борисова снова вернулись к пассажиру первого класса. Где и когда он встречал этого неизвестного ему человека, черты которого казались такими знакомыми? И еще появилось чувство: необходимо вспомнить. Почему? Этого он и сам не мог бы себе объяснить, но нужно, обязательно нужно.

2

Развалившись в кресле, Майкл Вулл пристально вглядывался в безбрежную даль океана с нескончаемой чередой белых барашков на гребнях волн, казавшихся с высоты совершенно неподвижными. Он тоже обратил внимание на советского летчика.
Но он приметил его не тогда, когда шагнул с трапа на борт воздушного корабля. В тот момент его внимание привлекала хорошенькая стюардесса.
Проверив билет, она гостеприимным жестом пригласила его в салон первого класса. Улыбка не сходила с ее лица. Эта улыбка была не деланной, не заученной, какой часто бывают улыбки девушек ее профессии, а непосредственной, искренней, и это придавало ее юному лицу особую привлекательность.
«Ого, повезло! — подумал Майкл Вулл, усаживаясь в свое кресло.— Этот шестичасовой перелет через океан может оказаться не скучным. Девица очень мила и любезна. С ней любопытно будет поболтать.
Впрочем, увы, любезной она быть обязана. Ей за это платят. Любезность стюардесс включена в стоимость билета». Так раздумывал Вулл, пристегиваясь ремнем. А за билет эта русская авиакомпания с него уже получила изрядную сумму.
Самолет еще не трогался с места, когда он каким-то внутренним чутьем вдруг ощутил на своем затылке чей-то взгляд. Вулл обернулся. В узком проходе между пассажирскими креслами неторопливо шел советский летчик в синей, тщательно отутюженной форме.
Подняв глаза, Вулл разглядел густые светлые брови, лицо с выпукло очерченным ртом. Взгляды встретились, И тут Вулл мгновенно понял: он знает этого человека. Когда-то, очень давно, они виделись, и не раз. И в ушах его будто наяву возник смех, раскатистый и задорный. «Да, да. И смех его помню. Но где, где я встречал этого парня?»
Летчик уже скрылся за дверью пилотской кабины, а Вулл, не переставая, думал о нем. Он даже не взглянул на стюардессу, которая все с той же детской улыбкой предлагала ему леденцы, грудой лежавшие на подносе. Ее улыбка теперь раздражала его. И перелет через океан в удобном кресле первого класса уже не мнился увлекательным путешествием.
«Этот русский пилот с щетинистыми русыми бровями… Где я его встречал? Нет, нет, он просто на кого-то похож. Это бывает,— убеждал себя Вулл.— И черт дернул шефа распорядиться купить билет именно на этот русский самолет! Будто нет других авиакомпаний.— И вдруг мелькнула мысль: схватиться за сердце… Потребовать трап… Сослаться на важные документы, забытые дома… Мало ли…»
Но тут же перед глазами возникло суровое лицо всемогущего «чифа», Его острые глаза. «Как вы посмели, Вулл, трубить отбой, обратить на себя внимание пассажиров и всей этой толпы, наводняющей аэропорт? Споткнулись, не сделав даже первого шага»,— прозвучал в ушах негромкий, ласковый и такой холодный голос.
А сзади уже послышался нарастающий гул реактивных двигателей. Здание аэровокзала качнулось, поплыло за стеклами иллюминаторов. Самолет вздрогнул, покатился по рулежной дорожке.
«Ничего. Обойдется,— успокаивал себя Вулл.— Но если мы когда-нибудь и встречались, то почему этот русский летчик непременно должен помнить меня? Чепуха. Вероятнее всего, ошибка, совпадение.
Мало ли на свете похожих лиц. Капитаны таких вот воздушных лайнеров чем-то друг на друга всегда похожи… А лайнер у них совсем не плох. Летать на таком одно удовольствие. И стюардесса недурно болтает по-английски. Наверное, это она приветствовала пассажиров по радио… Надо будет с ней поболтать».
И все-таки мысль о советском летчике не выходила из головы. «Неужели я споткнулся, не сделав даже первого шага?» В памяти возник последний разговор с «чифом». Большой босс принял его в своем просторном кабинете в здании Центрального разведывательного управления — в Ленгли. Вся обстановка в комнате была выдержана в строго деловом стиле Ничего лишнего. На журнальном столике заранее заготовленные для беседы бутылки с виски и джином да целая батарея маленьких, бутылочек с тоником и содовой.
— Присаживайтесь. Майкл, — предложил шеф, указывая на небольшое обтянутое поролоном кресло.
Выждав, пока Майкл Вулл сел, шеф опустился в такое же кресло, стоявшее напротив, и ласково спросил:
— Виски? Джин?
— Если можно, джин, сэр,— проговорил Вулл.
— Тоник?
— С тоником, сэр.
Майкл Вулл уже несколько лет не бывал в кабинете этого человека с тихим, ласковым голосом, которого, однако, побаивались все подчиненные. Нет, он никогда не повышал голоса, этот невзрачный на вид, тщедушный человек. Но было известно, что одного его слова, произнесенного самым ласковым тоном, порой достаточно, чтобы любого из подчиненных выставили за дверь и больше никогда и нигде не приняли на работу. Известен был даже случай, когда после одной такой тихой корректной беседы человек бросился с моста в Потомак.
Шеф взял со стола четырехгранную бутылку и, положив в хрустальный стакан два кусочка льда, плеснул на него прозрачную жидкость. Потом открыл бутылочку с хинным тоником и, наполнив стакан до половины, протянул Вуллу.
— Пожалуйста. А я предпочитаю скотч. Он хоть и бьет в ноги, но не действует на голову… Рекомендую помнить это, когда вы очутитесь в компании своих соотечественников. Впрочем, они пьют водку.
Не так ли?
— Да, сэр!
Неторопливо отпив глоток, шеф поставил стакан.
— Итак, мистер Вулл, вы уже получили инструктаж от своих непосредственных начальников. Я пригласил вас к себе лишь затем, чтобы еще раз напомнить, какие надежды возлагает на вас «фирма».
Ныне вы полноправный гражданин Соединенных Штатов Америки. Этой чести удостоились очень немногие ваши соотечественники… Очень немногие. Цените это… Звание гражданина Америки вам еще предстоит оправдать.
Он отпил маленький глоток и продолжал:
— Мы с вами не газетные публицисты. Мы люди дела и действий. И что бы там ни болтали наши дипломаты в ООН, мы-то с вами знаем: идет война, тихая, бесшумная война. И в этой бесшумной войне за человеческие души мы не всегда побеждаем.— Он поднял свой стакан, погремел в нем ледком и, не поднося ко рту, поставил на стол.— Да, к сожалению, не всегда… И не на всех так называемых «просыпающихся континентах»… Да и у нас под боком, у наших латинских соседей… Посмотрим правде в глаза. Советы с их интернациональными идеями пользуются все большей популярностью. Они пытаются спасти «весь мир голодных и рабов»… Поддерживают любые режимы, от которых, пусть даже отдаленно, попахивает социализмом. Разве не так?..
Ну-с, вот. Но, наверное, не всех в России устраивает такая политика. Не так ли? Наверное, есть недовольные… Я знаю об этом из ваших же сводок… Такие нам очень нужны. Очень нужны и болтливые. Каждый из них стоит опытного агента…
Шеф взял свой стакан, внимательно посмотрел в глаза Вулла и спросил,
— Майкл! Почему вы не пьете ваш джин? Отличный английский джин Бифитер… У нас такого не изготовляют.
— Благодарю вас, сэр. Я понял вашу мысль. Рад признаться, что думаю точно так же.
— Отлично, мой мальчик!
Майкл Вулл внутренне просиял. В этом доме было известно, что выражение «мой мальчик» шеф употребляет, лишь когда доволен подчиненным.
— Итак, я несколько отвлекся… Ваша главная цель — завязывать контакты с советскими гражданами — туристами, артистами, писателями, художниками, научными работниками, которые за последние годы все чаще и чаще появляются в странах Западной Европы. Большинство из них — коммунистические фанатики, но не все же они такие… Ваша задача, не нарушая международных норм, завоевывать, нет, точнее, нащупывать среди них наших сторонников и союзников, которые, как кислота, должны разъедать систему Советов изнутри…
Шеф встал, прошелся по кабинету и, резко обернувшись к своему собеседнику, сказал:
— Вы, господин Вулл, знаете русский характер, знаете советское общество, его сильные и слабые стороны, знаете, чем дышат эти люди… Некоторые из тех, кто наезжает с Востока в западный мир, с завистью взирают на блага свободного общества. Они восхищаются роскошью витрин, свободой в выборе развлечений… К таким надо приглядываться особо…
При удобном случае заговорить, чем-нибудь помочь… Можно предложить им свои услуги… Пригласить в ресторан или варьете… Показать что-нибудь пикантное… Ведь даже Маркс говорил: «…ничто человеческое мне не чуждо». А потом… Потом надо действовать по обстановке… Можете посулить им любые блага, ну, чего-то немножко и дайте… Денег для этого у вас будет достаточно… На это наша «фирма» денег не пожалеет… Особенно, если вы уговорите кого-нибудь из них не возвращаться на родину… Ведь каждый советский гражданин, выбравший блага свободного мира,— это удар по престижу Советского Союза, козырь для политической игры наших радиостанций… Это маленькая победа в огромном сражении двух идеологий… Да что вам об этом говорить… Все это вы отлично знаете по себе… Не забыли ведь, мистер э-э-э, Вулл… Ведь так?
— Да, сэр.
Шеф вновь уселся в кресло, поднял стакан, подержал и поставил его на стол.
— И запомните еще: чем больше советских граждан предпочтет нашу свободу, тем выше ваша личная цена. Да, цена как работника нашей «фирмы» и как гражданина нашей страны… И это найдет, разумеется, отражение в вашем текущем счете… Как у вас там, в России говорят, сдельная работа. Ведь так? Ха-ха-ха!
Смех у этого человека с тихим ласковым голосом был сухой и вовсе не добрый.
— Да, сэр,— тихо сказал Вулл. Ему стало жутко.
— В Лондоне явитесь по известному вам адресу.
Вам передадут практические инструкции. И еще вот что. Сейчас открыта прямая авиалиния: Нью-Йорк — Лондон — Москва… Я приказал взять вам билет на этот рейс Аэрофлота. Билет первого класса. В полете у вас будет возможность приглядеться к своим соотечественникам еще над океаном. Это чтобы легче преодолеть, так сказать, психологический барьер.
— Да, сэр,— тихо проговорил Вулл.
Только теперь он взял со стола стакан с пузырящимся бесцветным напитком и отпил несколько глотков.
Собеседник Вулла вновь поднялся с кресла, подошел к массивному письменному столу. Выдвинув ящик, он извлек досье, достал из него несколько фотографий и, разложив их на полированной поверхности стола, окинул внимательным взглядом. Потом он скрестил руки и раздумчиво посмотрел на Вулла. На мгновение этот невысокий тщедушный человек показался даже величественным.
— Вы изменились за эти годы,— сказал он.— Но вот глаза… Глаза остались, пожалуй, прежними. И правильно сделали, что расстались с усами. Усы — лишняя примета. Всякий мало-мальски смышленый человек нашей «фирмы» должен походить на миллионы других: серенький человек среди сереньких людей…
— Да, сэр!
Шеф улыбнулся, убрал в стол фотографии и, подойдя к журнальному столику, плеснул на дно стакана каплю виски.
— Итак, за ваш благополучный вояж, мистер Вулл,— сказал он, поднимая стакан.— В Англии вы покажете, на что способны. А потом… Дальше посмотрим… Может быть, Чехословакия, Болгария или Восточная Германия — там тоже много ваших соотечественников.
Лицо Майкла Вулла вытянулось. От шефа это не ускользнуло.
— Не пугайтесь. Там у вас будет надежная крыша. Ну, скажем, удостоверение корреспондента одного из наших журналов… И еще. Не забывайте о семье. Она ведь остается здесь… Но не беспокойтесь, в любом случае о ней позаботимся.
— Я вас понял, сэр! — с дрожью в голосе проговорил Майкл Вулл.— Буду стараться оправдать ваше доверие, сэр.
— Вот и чудесно! Есть вопросы?
— Вопросов нет.
— Тогда желаю удачи…
Шеф улыбнулся, но руки не подал. Может быть, показав этим, что его рукопожатие надо еще заслужить…
…Самолет уже взмыл в небо. За иллюминаторами проплыл и скрылся Бруклинский мост, корабли на рейде и у причалов, остроконечные шпили манхэттенских небоскребов, зеленая «мисс Либерти» — статуя Свободы, поднимающая факел над бухтой. Все это таяло, расплывалось в небесной дымке и, наконец, исчезло, как давняя неосуществившаяся мечта.
Прошло немало лет с того дня, как Майкла Вулла, правда, тогда он носил другое имя, привезли в Нью-Йорк на рейсовом самолете из Вашингтона.
«Вот она, сказочная Америка, обетованная земля для предприимчивых людей. Страна неограниченных возможностей. Здесь можно все, были бы деньги.
А деньги — дело наживное,— бодро думал он тогда, вспоминая слова отца, любившего повторять их.— Я летчик, хороший летчик. Пойду работать в какую-нибудь авиакомпанию. Американские пилоты рассказывали, что зарабатывают больше тысячи долларов в месяц. А автомобиль можно купить за восемьсот.
Куплю автомобиль. Как обзаведусь деньгами, это первое, что сделаю. А потом ночные клубы, девушки, тысячи удовольствий, и делай, что душе угодно,— только деньги плати, никто тебя не поучает. Свобода!»
«Болван! Безмозглый, наивный болван»,— думал он теперь, вспоминая свои тогдашние мечты. И в памяти возникла ночлежка в сыром и вонючем подвале. Тяжелый труд каменщика на разборке развалин.
Нет, не сразу опустился он до такого дна. Поначалу долго искал работу по специальности. Не прошло и трех лет, как закончилась вторая мировая война. На биржах труда теснились тысячи демобилизовавшихся из армии и флота летчиков. Разумеется, их брали о первую очередь. А с ним и говорить никто не хотел. Так длилось несколько месяцев. Когда же от голода ввалился живот, он понял, что ждать бессмысленно, нанялся чернорабочим, да и то на время, до конца разборки ветхого двухэтажного дома.
Утром вставал с рассветом, бежал в дешевую закусочную, чтобы наспех проглотить бутерброд и чашку кофе. Днем, в обеденный перерыв, ходил в «драгстор». Съедал там две серовато-красные франкфуртские сосиски, запивал бутылочкой кока-колы или чашкой кофе и вновь спешил на работу, боясь опоздать. Время — деньги. А вечером с одной кружкой пива можно было сидеть в ночном баре далеко за полночь и развлекаться, жадно глазея на то, как раздеваются молоденькие бабенки,— стриптиз еще только входил в моду. Правда, пиво здесь было намного дороже, чем в обычных барах, но зато не скучно, А иначе куда пойдешь? Куда денешься? На большее не хватало денег. Тридцать долларов в неделю — вот что стоил он в те дни.
Не просто было привыкнуть к американским нравам. Майкл Вулл вспомнил, как впервые пошел покупать себе обувь. Старые ботинки почти развалились, и он мог выделить из своего скромного бюджета максимум десять долларов на новые. Жил он тогда на Манхэттене и еще не знал различия между магазинами на разных улицах. На Седьмой авеню он бодро вошел в магазин. В небольшом помещении полки были завалены всевозможной обувью. На плохом английском, с трудом подбирая нужные слова, Майкл Вулл объяснил, что хотел бы приобрести ботинки. Услужливый хозяин сам побежал в дальний конец магазина и принес красивую коробку с изящными туфлями. Прежде чем их примерить, Майкл спросил о цене.
— Двадцать четыре доллара! — послышалось в ответ. Голос звучал подобострастно.
Майкл сконфуженно замотал головой и чистосердечно признался, что у него в кармане всего десять долларов.
Впоследствии он долго не мог простить себе этой ошибки. Лишь много позже он понял, что в Америке ни в коем случае нельзя признаваться в том, что у тебя мало денег. Это обстоятельство сразу отталкивает людей. Так случилось и в тот раз в обувном магазине.
Услышав признание Вулла, хозяин тотчас оставил его и бросился к покупателю, который всего за секунду до этого вошел в магазин и возле которого уже хлопотали два продавца. Майкл Вулл решил, что сейчас вновь подойдут к нему и принесут то, что нужно. Прошло десять, двадцать минут, никто не обращал на него внимания. Вулл недоумевал.
Потом все-таки понял и стремглав выбежал из магазина, хлопнув дверью.
Хозяин вовсе не хотел его обидеть. Он искренне не понимал, как этот чудной иностранец набрался наглости зайти с десятью долларами в кармане в его магазин, расположенный на Седьмой, самой фешенебельной авеню Нью-Йорка…

Журнал «Юность» № 3 март 1972 г.

Оптимизация статьи – промышленный портал Мурманской области