После плотного ужина Борисов решил сам вести самолет и отправил Овсянкина отдыхать.
Взгляд командира привычно окинул циферблаты: высотомер, авиагоризонт, магнитный компас. Он обернулся и заглянул на приборную доску штурмана. На приборе путевой скорости прочел цифру «870». «Ага. Значит, подул встречный ветер, со скоростью восемьдесят километров в час»,— мигом сосчитал Борисов.
— Инженер! Как с топливом? — спросил он.
— Топлива хоть отбавляй. Тридцать пять тонн еще в баках.
Борисов вытащил сигарету из пачки, прикурил от зажженной инженером спички и с наслаждением затянулся.
Самолет с почти тысячекилометровой скоростью мчался навстречу солнцу. И без того короткая
июльская ночь проскочила за каких-нибудь два с половиной часа.
Когда же огненно-красный солнечный диск оторвался от горизонта, самолет уже приближался к берегам Великобритании. На искрящейся глади океана тут и там серели продолговатые тела военных кораблей.
— Гляди-ка! — обратился он к инженеру.— Боевой ордер на походе.
Инженер долго что-то шептал и, наконец, громко объяснил:
— Шестьдесят три, товарищ командир! Целая эскадра.
— Для эскадры и десяти достаточно. Это, пожалуй, северный флот НАТО.
— Практикуются союзнички,— процедил инженер сквозь зубы.
Борисов вздохнул и задумался. Он вспомнил, как в самом конце войны уже на территории Германии сел он однажды вне аэродрома, чтобы спасти английского летчика.
Возвращаясь с боевого задания, он увидел подбитый самолет англичанина, когда тот, не выпуская шасси, планировал на большую поляну. По сизому прозрачному шлейфу, тянувшемуся за «харрикейном», Борисов понял, что у того пробит масляный радиатор или бак.
Через минуту истребитель с английскими опознавательными знаками, поднимая пыль, забороздил землю. Борисов повел свой штурмовик к той поляне и увидел, как из кабины выбрался летчик. Борисов разглядел и немецких солдат, уже бежавших к подбитому самолету. От них до самолета было не более километра.
Решение пришло мгновенно. Не теряя времени, Борисов повернул свой самолет на немцев. Дав по ним длинную очередь из пушек и пулемётов и переведя свой самолет в набор высоты, отдал кран шасси от себя. Штурмовик послушно лег в разворот, за кромкой крыла исчезли распластанные на земле фигурки солдат в зеленых мундирах, а впереди показался распростертый на поляне английский истребитель, от которого бежал по полю прихрамывающий летчик.
Борисов отжал от себя ручку управления, убрал сектор газа и всем телом почувствовал, как падает скорость его самолета. До земли оставалось каких-нибудь тридцать метров, когда он в последний раз оценивающим взглядом ощупал поляну.
Еще секунда, вторая, третья. И вот уже колеса штурмовика мягко коснулись земли. А англичанин, видимо, не понимая, что происходит, по-прежнему бежал к небольшому леску, видневшемуся вдалеке.
Борисову пришлось прибавить обороты мотору, чтобы перегнать убегавшего. Когда же штурмовик, описав по поляне дугу, преградил путь летчику, тот уже разглядел красную звезду на фюзеляже и подбежал вплотную.
— Сажай его в свою кабину! — крикнул Борисов воздушному стрелку.
Тот помог англичанину вскарабкаться на крыло, помог влезть в тесный проем в фюзеляже. А Борисов уже разворачивал самолет в направлении взлета. За мощным ревом мотора ни он, ни воздушный стрелок, ни английский летчик не слышали трескотни автоматных очередей и винтовочных выстрелов, которые раздавались со стороны шоссе.
Только прилетев на аэродром, Борисов увидел много пулевых пробоин в крыльях штурмовика. А англичанин…
Англичанин буквально затискал Борисова в дружеских объятиях. Он всячески пытался выразить свою благодарность. Что именно он хотел сказать, никто в полку не понял, пока не прибыл переводчик.
Оказывается, майор королевских военно-воздушных сил Дэвис — так звали англичанина — объяснял: он уже слышал, что русские летчики, рискуя жизнью, приземляются в тылу врага и вывозят на свою территорию экипажи подбитых самолетов, но раньше не верил этому. Теперь же не только поверил, но и сам убедился. Прощаясь с советскими летчиками перед отправкой в свою часть, майор Дэвис говорил, что на всю жизнь запомнит русских, которые
спасли его от смерти…
— …Вот тебе и союзнички! — сказал Борисов инженеру, провожая взглядом силуэты военных кораблей, хорошо видимых на синеватой глади океана.
— Наверно, крупные маневры? — вопросом ответил тот.
— Да. Что-нибудь в этом роде.
Борисов довернул самолет на новый курс.
Позади хлопнула дверь. В кабине появился Овсянкин. Он потеснил инженера и забрался на свое пилотское кресло.
— Что, Юра, не спится? — спросил Борисов.
— Почему не спится? Я выспался. Ровно сто десять минут. Так что отдохни-ка, командир, а я потружусь.
— Трудись, коли твое время подошло. По закону.
Борисов откинулся на спинку кресла.
Вслушиваясь в монотонный посвист реактивных турбин, вглядываясь в узкую полоску земли, обозначившуюся на горизонте, он думал, как бы хорошо к вечеру быть в Москве…
— Товарищ командир! — прервала его мысли стюардесса.— Завтракать будете?
— Что ж, можно. Как ты, Юра, на это смотришь? — обратился Борисов к Овсянкину.
— Думаю, что пора. А то потом уже времени мало будет.
— Да, чуть не забыла… Товарищ командир, спрашивала я у этого американца. Говорит, русский язык с детства знает. Вырос у нас в России. А за границу его родители увезли, еще мальчиком… А кто он, а?
Секрет?
— Спасибо, спасибо!.. А как там температура?
Больше на жару никто не жалуется?
— Нет. Все в порядке. Пассажиры завтракают, товарищ командир…
Но Борисов уже не слушал, «А может быть, я что-нибудь путаю. Может, он просто похож на парня, которого я знал когда-то. Нет, всё-таки это он. Постарел. Морщинки. Прическа ежиком… Но эти удлиненные, с прищуром глаза. Они не изменились…
Он, он… Как же он превратился в американца? Почему стал Вуллом?»
Но тут мысли его были прерваны.
— Командир! Лондон запрашивает время прибытия,— прокричал бортрадист.
Борисов обернулся к штурману:
— Ну-ка, Иван Петрович, посчитай, что там у нас получается,
— Еще час двадцать осталось. В семь сорок пять по Гринвичу будем в Лондоне.— Штурман протянул Борисову исписанный листочек бумаги.
Командир мельком глянул на столбик цифр и подал бортрадисту:
— Передай время прибытия.
(Окончание следует).