Майклу Вуллу действительно было не по себе.
От выпитой водки и от нахлынувших воспоминаний его все чаще бросало в жар. Казалось, палящее июньское солнце лета сорок первого года вновь обжигало его своими лучами. В памяти все отчетливее вырисовывались события тех далеких дней.
Будто кошмарный сон, вспоминались страшные минуты внезапной бомбардировки там, на летном поле.
В тот час он еще не осознавал всю меру опасности, которую таила в себе начавшаяся война, не мог представить себе масштабов этой войны, не понял еще ее значения для себя и всех окружающих.
Похоронили убитых товарищей. Раненых завезли в Михайлишки и оставили в местной больнице. А с наступлением сумерек весь личный состав первого отряда — как он поредел! — покинул разгромленный аэродром и на машинах отправился в город Поставы.
К рассвету прибыли на зимние квартиры. После завтрака курсантов построили на плацу, распределили оружие. Не каждому досталось оно. Около шестидесяти винтовок и два турельных пулемета ШКАС — это было все.
Начальник школы полковник Тимохин обратился к своим курсантам. Он говорил о вероломном нападении гитлеровской Германии на Страну Советов, сказал, что вражеские танки прорвались через границу и где-то неподалеку идут кровопролитные бои.
Цитировал выдержки из правительственного обращения по радио.
— Но это только начало,— продолжал он.— Пока немцы используют внезапность нападения. Не пройдет и нескольких дней, как наша Красная Армия перейдет в решительное наступление. Но здесь положение серьезное. Мы должны занять оборону на окраине города. С танками противника в бой не вступать, пропускать их в тыл. А пехоту отсекать и уничтожать…
Последние слова эти особенно врезались в память Михаилу Волкову, потому что в ответ на них он тогда подумал: «Хорошо, хоть предупредил, А то кто-нибудь по ошибке десяток танков подбил бы из винтовки».
Через час, когда курсантов уже собирались отправить на позиции, выяснилось, что этого делать не нужно. Поступил приказ из Москвы: срочно эвакуировать школу в тыл. К железнодорожной ветке стали стаскивать школьное имущество. Обещанный железнодорожный состав прождали до вечера…
А вечером стало известно, что железная дорога перерезана врагом, никакого эшелона уже не будет, и начальник школы принял решение выводить курсантов на восток проселочными дорогами.
В раскаленном за день воздухе стоял аромат нерешенных трав, но дышать было трудно. В рот, в нос, в глаза и уши набивалась поднятая ногами пыль.
Обливаясь потом, молчаливо шли курсанты, нагруженные скатками, винтовками и провиантом. Те, кому не досталось оружия, с завистью поглядывали на счастливых обладателей обычных, ничем не примечательных винтовок.
Километров двадцать осталось позади, когда начальник штаба школы, возглавлявший колонну, объявил привал. Люди сгрудились в саду небольшого поместья и ложились спать тут же, на землю, на подстеленную шинель, прижимая к груди винтовку — единственную надежду на случай встречи с вражескими лазутчиками. Никто из них еще не видел этих лазутчиков, но слухи о немецких парашютистах ползли со всех сторон.
Короткая, но тревожная июньская ночь прошла относительно спокойно. А как только забрезжил рассвет, громкая команда «Подъем!» подняла спящих. Курсанты молча вставали с земли, перематывали портянки, готовясь к длительному пути навстречу новым опасностям и невзгодам.
Взметая придорожную пыль, колонна приближалась к небольшой железнодорожной станции, когда в небе появились бомбардировщики. И не успела прозвучать предостерегающая команда «Воздух!», как людей будто ветром сдуло с дороги, разметало по кюветам и придорожным канавам.
Но самолеты с черными крестами на крыльях пролетели чуть в стороне, не удостоив своим вниманием притаившихся на земле людей. А тем временем, на счастье курсантам, к железнодорожной станции с грохотом подкатил товарный порожняк. Неторопливо попыхивая густыми клубами белоснежного пара, паровоз послушно остановился возле опущенного семафора.
Несмотря на возражение начальника станции, твердившего, что вагоны предназначены для какого-то груза, командир эскадрильи решительно заявил, что реквизирует часть поезда для эвакуации своей школы.
Железнодорожник пробовал возражать, но никто не слушал его. Не прошло и часа, как эшелон с личным составом Поставской летной школы уже шел по направлению к Минску.
На разъездах, на полустанках, на небольших станциях толпы людей с красными полотнищами, с лозунгами и транспарантами встречали и провожали воинские эшелоны. Женщины махали платками, кричали приветствия вслед проносившимся вагонам. И хотя эшелон с курсантами летной школы в отличие от других воинских эшелонов двигался на восток, а не на запад, и его встречали и провожали так же торжественно, с тем же доверием и надеждой.
— Вот ведь как неловко получается,— сказал один из курсантов, ехавший с Михаилом Волковым в одном вагоне.— Мы в тыл драпаем, а они на нас как на защитников надеются.
— Не всем же сразу лезть в пекло,— ответил Михаил.
За распахнутой дверью мелькали поля, перелески, телеграфные столбы, станционные будки. Спасаясь от нестерпимой жары, большинство курсантов сгрудилось возле открытого проема. Неожиданно кто-то закричал:
— Смотрите! Смотрите!.. Вот она, силища!
Все обитатели вагона ринулись к двери. Их взорам открылось шоссе, стелющееся вдоль железной дороги, а по нему на большой скорости мчалась танки с красными звездами на башнях. С интервалами в тридцать — сорок метров они катились на запад, наполняя воздух грохотом гусениц и мощным ревом моторов.
— Небось, целая танковая армия! — восхищенно воскликнул кто-то.— Уже больше двадцати минут едем вдоль колонны, а ей конца нет.
Глядя на лавину грозных машин, конечно же, никто из курсантов не сомневался, что именно этим танкам предназначено ворваться в столицу фашистской Германии. Разве могли они, восемнадцатилетние юноши, предполагать тогда, что уже на следующий день эти танки, приняв на себя основной удар сверхмощного бронированного кулака гитлеровских войск в грандиозном танковом сражении под Минском, останутся на полях, лугах и пашнях грудами искореженного, обгоревшего металла…
Но вот пыхтящий паровоз заметно сбавил скорость, по сторонам поплыли каменные строения городского типа, колеса застучали на стрелках.
— Минск! Это Минск! — заговорили все разом.
На многочисленных путях сгрудились воинские эшелоны. Все они ждали отправления на запад, туда, где разгоралась война.
Выгрузившихся из вагонов курсантов поспешно построили на привокзальной площади и оттуда отвели в столовую. Впервые за последние три дня их накормили горячим обедом. А когда они вернулись на станцию, их вагоны стояли уже на запасных путях, в стороне от основного скопища точно таких же эшелонов. Сразу же за железнодорожным полотном начиналось большое кладбище, и, так как никаких команд пока не поступало, Михаил Волков с несколькими товарищами отправились туда посмотреть памятники.
Солнце скатывалось к горизонту, но все еще палило с неослабевающей силой, когда в небе неожиданно показались фашистские бомбардировщики. Курсанты услышали знакомый вой падающих бомб и хотели было броситься на землю, но в этот миг откуда-то из тени кладбищенской аллеи выскочил человек в сером костюме, поднял руку с ракетницей и выстрелил в сторону эшелона с железнодорожными платформами, крытыми брезентом.
— Ребята! За мной! Это же немецкий парашютист! — крикнул курсант, стоявший рядом с Михаилом, и ринулся к незнакомцу.
Как раз в этот момент первые бомбы достигли цели, земля и воздух содрогнулись от сильного взрыва. Затем вразнобой начали рваться другие бомбы. Густой дым от начавшихся пожаров пополз над городом. Частые залпы зенитных пушек сотрясали все вокруг. Перескакивая через могилы, петляя между ржавыми изгородями и решетками, ребята мчались вдогонку за фашистским лазутчиком.
Их разделяло не более пятидесяти метров. Михаил видел, как, перезарядив ракетницу, фашист вторично выстрелил зеленой ракетой все в направлении крытых брезентом платформ. Но вот он обернулся, глянул на преследующих его людей в военной форме и понял, что попался. Мигом оценив обстановку, он отшвырнул ракетницу в сторону и бросился бежать вниз по склону.
— Стой! Стой! Стрелять будем! — закричал кто-то из курсантов.
Мужчина в сером обернулся и выстрелил из пистолета. Пуля просвистела над самым ухом Михаила.
— Ложись! — услышал он голос одного из курсантов и плюхнулся между могил.
Еще два торопливых выстрела прозвучали в воздухе. Между двумя невысокими памятниками промелькнула фигура мужчины в сером. Теперь он был без фуражки. Михаил разглядел взлохмаченные русые волосы, коротко выстриженный затылок и красную от напряжения шею. В следующий миг мужчина скрылся за небольшим склоном.
— Обходите его справа! — приказал курсант, первым заметивший диверсанта.— А я его слева поджимать буду.
— Давай, давай! Только смотри, осторожнее. Этого гада живым бы взять надо,— раздались голоса.
Уже перестали рваться бомбы, умолкли залпы зениток, гул вражеских самолетов затихал где-то вдали. А Михаил, прижимаясь к земле, полз между могил в сторону склепа, за которым укрылся вражеский лазутчик…
Он вспомнил, как фашист, прижавшись к выступу склепа, неотрывно следил за подбиравшимися к нему двумя курсантами. Еще минута — и Михаил присоединился к ним.
Схватка была недолгой. Втроем они скрутили этого крепкого белобрысого парня, отобрали у него пистолет и остро отточенную финку.
Все это так явственно возникло в памяти, что Майкл Вулл невольно повернул голову и огляделся.
На миг ему показалось, что сейчас и на него вот так же могут наброситься сзади, заломить ему за спину руки, скрутить ремнем. Эта странная боязнь была такой реальной, что он оглянулся. Нет, в светлом, просторном салоне по-прежнему было спокойно. Пассажиры безмятежно дремали на своих местах, укрыв ноги пледами…
Все трое курсантов, поймавших лазутчика, и среди них Михаил, получили тогда благодарность. Этот торжественный момент он хорошо запомнил. По ассоциации возник в его памяти и тот курсант, который получил такую же благодарность от начальника школы за спасение боевого самолета «СБ». Еще тогда, на летном поле Чкаловской школы летчиков, Михаилу Волкову врезались в память необыкновенно густые пшеничные брови этого паренька. Брови и тяжелый подбородок с продолговатой ямочкой.
Точно такие же брови и такой же подбородок — у командира пассажирского лайнера, на котором Майкл Вулл сейчас летел.
«Это невероятно»,— промелькнуло в сознании. Теперь уже настоящий страх овладел им. Тошнотворный комок подполз к горлу, сердце учащенно забилось. Он почувствовал, что ему не хватает воздуха, и глубоко вздохнул. Вот тогда-то он и потребовал, чтобы снизили температуру в салоне.
В ушах стоял неугомонный шум реактивных двигателей, резкий посвист рассекаемого крыльями воздуха. Раньше он не обращал на это никакого внимания. Теперь же гул и посвист раздражали. Хотелось Тишины, покоя, хотелось трезво взвесить все возможные последствия столь неожиданной встречи, приготовиться, принять какие-то меры.
За стеклами иллюминаторов, возле самого горизонта, обозначалась светлеющая полоска неба. Там уже гасли звезды, и горизонт начал окрашиваться в розовый цвет. А Майкл Вулл все еще не мог успокоиться. Ну, если и командир корабля узнал его?
Что из того? Что сможет он сделать полноправному гражданину Соединенных Штатов? Дядюшка Сэм умеет защищать права своих детей. И все-таки что сделать, как быть, если этот широкоплечий пилот подойдет и скажет: «Гражданин Волков, почему вы стали Вуллом, что побудило вас предать Родину?»
Что мог он ответить, как оправдаться? Вся его жизнь — это целая серия глубочайших ошибок, тяжких и непоправимых. Перебирая в памяти события тех злополучных послевоенных лет, он вспомнил, с каким ликованием встретил День Победы над фашистской Германией. Как и все фронтовики, он строил самые радужные планы на будущее.
Но вскоре началась демобилизация армии. Многие авиационные соединения расформировывались.
Полк, в котором служил Михаил, пополнился заслуженными боевыми летчиками из других частей. Пришлось потесниться. С должности заместителя командира эскадрильи Михаила понизили до командира звена. Он понял, что вместо долгожданного звания «капитан» ему придется теперь еще долго ходить в старших лейтенантах. И это в лучшем случае. Некоторых просто увольняли с военной службы…
«А если и до меня дойдет очередь? — часто задумывался он.— Куда денешься? Чем займешься?
Одна дорога в Аэрофлот, в воздушные извозчики…
Ну, это уж дудки. Я же штурмовик. Меня командиром корабля и не возьмут. Дай бог, чтобы вторым пилотом зачислили. А дальше что? Всю жизнь на тихоходных примусах ишачить? Какой у них заработок?.. Ладно. Как бы там ни было, а пока надо поднакопить на черный день деньжонок, что-то придумывать».
И тут подоспел случай. Проверяя тиражную таблицу первого послевоенного займа, Михаил обнаружил, что выиграли сразу две его облигации. Не так уж много, всего полторы тысячи рублей получил он.
«А ведь если бы у меня их было больше, какие деньги загрести можно»,— подумал Михаил и тут же вспомнил, что некоторые летчики да и техники в минуту жизни трудную бездумно отдавали по дешевке свои облигации. И он решился. Стал скупать облигации государственных займов у своих же товарищей. И выигрывал. Иногда выигрывал довольно прилично. И по мере того, как у него скапливалось все больше, выигрыши становились все более частыми и стали составлять уже изрядные суммы. Михаила Волкова обуяла жажда наживы. Он получал от этих комбинаций не только материальные выгоды, но и удовольствие, как когда-то в детстве, выкраивая гроши из денег, которые ему давали на покупки.
Комбинируя с облигациями, он теперь как бы вел увлекательную игру и с нетерпением ждал новых тиражей, как любители футбола ждут матчей любимых команд.
Детская его страсть к наживе совсем было погасла на войне. Летая ежедневно на боевые задания, искусно лавируя в зоне зенитного огня во время штурмовок вражеской техники и живой силы, Михаил не думал о завтрашнем дне. В любую минуту зенитный снаряд или шальная пуля зашедшего в хвост «мессершмитта» могли врубиться в его штурмовик, поставить точку на его жизненном пути. Зачем ему деньги? Нужно было сохранять жизнь.
В небе, как и на земле, развертывались грандиозные сражения. Штурмовая дивизия, в которой служил Михаил Волков, числилась в резерве Ставки Верховного Главнокомандующего. Нет, она не располагалась в тылу, на что рассчитывал Волков, получая в нее назначение. Напротив, эта дивизия перебрасывалась с одного фронта на другой и как раз туда, где предстояли наиболее жаркие схватки.
И хотя с относительно спокойного Центрального фронта дивизия перелетела под Сталинград, когда армия фельдмаршала Паулюса уже выдыхалась, в небе над Волгой по-прежнему было жарко.
Главной задачей летчиков штурмовой дивизии были удары по вражеским аэродромам. В этих боевых вылетах участвовал и Михаил Волков.
Вылетали обычно днем, и Михаил Волков действовал не хуже других. Но ночью он подолгу не мог заснуть. Стаи «мессершмиттов», бросавшихся в яростные атаки, вспышки зенитных разрывов, сверкавшие вокруг его самолета… Объятые пламенем штурмовики, падавшие в заснеженную степь. Он представлял себе весь этот ужас снова и снова и каждую ночь со страхом думал, что вот завтра может настать тот час, когда и его самолет, охваченный огнем, оставляя в небе шлейф черного дыма, рухнет на землю.
Рисуя в своем воображении картину своей гибели, он часто вспоминал со вздохом сожаления летную школу, аэродром неподалеку от Чкалова.
Там хоть и было голодновато, хоть угнетали тревожные вести с фронта, но зато жилось спокойно. Да, питание было скудное. Но недоедали другие. Волков же со свойственной ему изворотливостью ума ухитрялся ложиться спать сытым.
Местные жители очень любили чай. А чай во время войны стал почти недосягаемым лакомством. Таким же дефицитным был и табак. За стакан самосада платили на базаре пятьдесят — шестьдесят рублей. Пользуясь этим, Михаил во время дежурств по
курсантской столовой выгребал из чайников спитой чай, просушивал на плите, завертывал в фабричную упаковку и с выгодой выменивал этот чай на махорку или самосад, которые, в свою очередь, продавал товарищам.
Эта нехитрая комбинация позволила ему к моменту окончания школы скопить порядочную сумму денег. Поэтому получаемый оклад в запасном полку, куда его направили, чтобы научить летать на штурмовиках, казался ему мелочью. Самолет-штурмовик способный Волков освоил довольно быстро. Со дня на день его могли послать на фронт. И тут деньги ему пригодились. Начальник отдела кадров запасного полка был не дурак выпить. При каждом удобном случае Михаил ставил ему поллитровку. Естественно, тот не спешил расстаться со своим новым приятелем. Волкова включили в группу перегонщиков самолетов. Запасный полк комплектовал экипажи, давал им самолеты и своим ходом отправлял на фронт.
Но полк базировался в центре России, а заводы, выпускавшие штурмовики, располагались довольно далеко. Появилась надобность в перегонщиках, которые получали бы самолеты на заводах и перегоняли их в запасный полк. Одним из таких перегонщиков летом 1942 года и стал Михаил Волков.
Привольная жизнь в большом волжском городе понравилась Волкову. Группы перегонщиков в ожидании техники просиживали там иногда по пятнадцать — двадцать дней. Ведь в первую очередь заводы выдавали самолеты фронту. Без всякой очереди получали боевые машины летчики гвардейских частей, за ними — те фронтовые летчики, которые еще не заслужили это почетное звание. И уж в последнюю очередь штурмовику доставалась перегонщикам запасных полков.
В запасном полку частенько поругивали перегонщиков за задержку в командировке. И тогда Михаил Волков, желавший выслужиться перед начальством, решился на обман. На заводском аэродроме, уставленном новенькими самолетами-штурмовиками, он пошел вдоль стоянки. Выбрал приглянувшийся ему самолет и, подойдя к заводскому механику, дежурившему неподалеку, спросил:
— Это чья машина? Кому предназначена?
— Шестому гвардейскому полку,— ответил тот.
— Вот черт! А я уже целый час хожу, ее разыскиваю. Машина в порядке?
— В полном порядке, товарищ сержант.
— Ну, давай ведомость. Я распишусь в получении.
— Пожалуйста. Нате, вот и часы не забудьте.
— Часы сам ставь на приборную доску. А где тут расписываться? — Михаил деловито листал приемную ведомость.
— Вот здесь.— Техник ткнул пальцем в нужную строчку.
Михаил расписался. Забрался в кабину и после того, как техник старательно закрепил на приборной доске часы, запустил мотор, вырулил на старт и улетел в свой запасный полк.
А через два дня его командиру позвонили из прокуратуры округа и сообщили, что в полк выезжает военный прокурор для расследования случая самовольного угона самолета. Чтобы избежать лишних неприятностей, командир в тот же день отправил Волкова на фронт. Так его хитрость и изворотливость обернулись против него самого. Они ускорили то, что он так старательно оттягивал: Волков попал на передовую.
Здесь увильнуть от опасности было трудно. Попросту невозможно. Пришлось Михаилу летать на боевые задания, ежедневно выходить на штурмовку.
Рисковать. О деньгах, о легкой жизни думать уже было некогда. Единственный шанс на спасение жизни был в боевом умении, в летном мастерстве.
Постепенно Волков втянулся в размеренно-лихорадочный ритм фронтовой жизни. И когда штурмовую дивизию перебросили со Сталинградского фронта на Кубань, он считался опытным боевым летчиком-штурмовиком: не потерял ни одного самолета, привозил меньше других пробоин. Получил орден. И хотя друзей у него в эскадрилье не было, молодые летчики с уважением относились к его мастерству или, вернее, удачливости.
И действительно, хитрый его ум выработал свои особые методы штурмовки, в тайны которых он, однако, никого не посвящал.
Михаил Волков не бросался за ведущим в опасные атаки. Понимая, что вражеские зенитчики прицеливаются обычно по собравшимся в группу штурмовикам и наиболее эффективно бьют по ним на выходе из пикирования, он никогда не выходил из атаки на одной высоте со всеми, а старался сделать это хотя бы на сто метров выше других.
Зенитные снаряды, как правило, поражали тех, кто держался в компактном боевом строю.
Гибли товарищи. Штурмовой полк почти ежедневно недосчитывался одного, а то и двух летчиков. А Михаил Волков возвращался на свой аэродром целым и невредимым. В бою он оставался в стороне, а главное — выше остальных. Но это была его личная тактика, как он иногда говорил, «его летный почерк», и делиться опытом Михаил ни с кем не хотел.
От боя он не уклонялся, боевые задания выполнял эффективно.
Правда, отрываясь от основной группы штурмовиков, он мог остаться один на один с «мессершмиттами». Но и это обстоятельство было предусмотрено Волковым. Во время атак «мессершмиттов» вражеские зенитчики, словно по команде, прекращали вести огонь. И едва только это происходило, Михаил резко отжимал от себя ручку управления, давал мотору полные обороты и стрелой вонзался в самую середину боевого порядка своей группы штурмовиков. В этом случае весь огонь «мессершмиттов» приходился на отставших от общего строя.
«Истребители бьют по тем, кто развесил уши»,— успокаивал себя Михаил, Так он оберегал свою жизнь, но все же не был уверен, что сохранит ее в этой войне.
Навыки, обретенные на Центральном и Сталинградском фронтах, помогли ему уцелеть и во время грандиозных воздушных боев на Кубани, где весной сорок третьего года советская авиация вела невиданное доселе сражение за господство в воздухе.
Ежедневно штурмовики совершали по три-четыре боевых вылета.
Земля и небо, горы и море стонали от гула моторов, от грохота взрывов, от воя и визга бомб и снарядов. Шло титаническое сражение на пресловутой «Голубой линии», построенной немцами для длительной обороны Таманского полуострова. И над самой гущей наземного боя с рассвета и дотемна висели, роились штурмовики.
Воздушное сражение на Кубани закончилось победой советских авиаторов. Но в эскадрилье осталось всего шесть летчиков… И остатки штурмового полка, в котором служил Михаил, перевели на тыловой аэродром фронта.
Волков оказался среди тех, кто получил право на короткий отдых. Командир полка сам вызвал его к себе на командный пункт, поздравил с присвоением звания «лейтенант» и вручил двухнедельную путевку в Ессентуки, где располагался санаторий воздушной армии…
Отгоняя тягостные мысли о том, кто сейчас сидел в командирском кресле лайнера, Майкл Вулл заставлял себя углубляться в воспоминания. Небольшой курортный городок, недавно освобожденный от гитлеровцев, представлялся ему с особой отчетливостью. Два маленьких корпуса санатория летчиков.
Бильярд. Бездумное забивание «козла», такое стремительное, что трещали крышки столов. Дружная компания пилотов. Вспомнив об этой компании, Майкл Вулл вздрогнул, будто его укололи. Ессентуки! Да, да! Курсант, перегнавший самолет с разгромленного школьного аэродрома, теперь уже капитан, он тоже отдыхал в этом санатории. Волков узнал его сразу и при первом же случае напомнил капитану о том, что они по летной школе однокашники. Капитан тоже вспомнил и разгромленный школьный аэродром и даже то, как они одновременно получили благодарности от начальника.
Теперь пассажир салона первого класса старался припомнить фамилию этого капитана. Тогдашний облик его представлялся легко. Темный загар, густые выгоревшие брови и продолговатую ямочку на крутом подбородке помнил прекрасно. А вот фамилия ускользнула из памяти. Впрочем, какое значение могла иметь эта фамилия! Теперь Майкл был почти уверен в том, что тот капитан с геройской звездочкой и командир лайнера, сидящий сейчас у штурвала,— одно лицо, но в душе все же теплилась надежда: «Может быть, и это лишь случайное, обманчивое сходство? Мало ли на свете похожих людей?..»
— Пожалуйста, выдвиньте столик. Сейчас будем завтракать.— Стюардесса прервала его мысли.
Словно очнувшись после тяжелого сна, Майкл Вулл только теперь заметил, что за стеклами иллюминаторов окончательно рассвело.
— Доброе утро, мисс… Я прекрасно выспался,— сказал он, стараясь улыбаться как можно беспечнее.
— Доброе утро! Что вы будете пить? — спросила стюардесса, уже наполняя водкой его продолговатую рюмку.
— Нет-нет! — замахал он руками.— Перед завтраком я выпил бы минеральной воды.
— Пожалуйста!
Стюардесса наполнила бокал боржоми.
— Вы прекрасно говорите по-русски, господин Вулл! — сказала она все с той же наивной детской улыбкой, придававшей прелесть ее круглому лицу.— Где вы так научились? Неужели у нас?
— Да-да! Я вырос в России,— слишком торопливо заговорил Вулл.— Мои родители вывезли меня в Штаты, когда мне было двенадцать лет. Но язык, усвоенный с раннего детства…— начал было разглагольствовать он, но сразу же осекся, будто потеряв нить разговора, и неожиданно спросил: — Скажите, у вас бывали случаи, когда ваш самолет, идущий с остановкой в Лондоне, следовал до Москвы без посадки в Англии?
Майкл Вулл пытливо вглядывался в стюардессу. Та все так же простодушно улыбалась.
— У нашего экипажа этого не было, но девочки в аэропорту говорили, что однажды, прошлой осенью, так случилось. Погода. Аэродром был закрыт наглухо. Пришлось…
Кровь прилила к лицу Майкла Вулла. Он почувствовал, как запылали уши, будто молоточки застучали в висках. А стюардесса наивно продолжала:
— Тогда все наши пассажиры были до Москвы, а из Лондона сообщили, что на тот рейс не продано ни одного билета… Это бывает, но редко.
— А сегодня много пассажиров до Лондона? — поспешно спросил Вулл.
— Да. У нас на борту больше двадцати англичан.
Командир говорил, что в Англии нас ждут пассажиры и до Москвы и до Токио.
Майкл вздохнул с облегчением,
— И часто ваш экипаж летает по линии Нью-Йорк — Москва?
— Когда как, В среднем два раза в месяц.
— И всегда с теми же летчиками? Простите, вы мне называли, но я уже успел забыть их фамилии.
— Командир корабля — Борисов, второй летчик — Овсянкин.
— Да-да. Борисов. Я уже вспомнил, Отлично ведет самолет… У меня даже нет ощущения полета.
Кажется, что мы стоим на земле. Наверно, он очень суровый, капитан вашего корабля.
— Нет, что вы! Он простой и добрый…
— Простите мое любопытство,— перебил ее Майкл Вулл,— но я американец, и мы, американцы, как бы это сказать… мы экономисты… Сколько этот Борисов имеет за свою работу?
— Это зависит от количества рейсов. Но, в общем зарабатывает вполне прилично. Имеет хорошую дачу. Недавно машину новую купил.
— Ого! Это совсем не плохо! Наверное, он должен очень много летать, чтобы получать так много денег?
— Нет, Летает, как все. Его очень уважают. Он депутат Московского городского Совета. Уже несколько созывов…
— О-о-о, это очень интересно… Благодарю вас за информацию.
Стюардесса отошла и наклонилась к пассажирке с фиолетовыми волосами.
Вулл быстро покончил с завтраком, закурил и, жадно затягиваясь ароматным дымом, задумался.
Он легко представил себя на месте этого Борисова, за штурвалом огромного советского воздушного корабля. Ведь и он мог бы теперь так же вот взирать на землю с высоты, пересекать океаны, континенты и, не теряя чувства собственного достоинства, жить в обществе равных себе людей. «Дурак, несчастный дурак, угораздило же тебя… Нет, нет, не смей об этом думать. Что растравлять себя теперь, когда мосты сожжены…»