Отец заперся у себя в комнате, и она не решилась зайти к нему; дома сидеть не хотелось, она быстро переоделась, выскочила на улицу, пошла плиточным тротуаром. На ней был синий пиджачок из тонкой кожи и вельветовые брюки, все-таки, вечерело, и на воле сделалось прохладней. Она сама не заметила, как вышла к Третьяковскому обрыву. Здесь возле Думного камня собралось немало народу, стояли парами, в обнимку, или сидели на скамьях, на самом камне. Светлана прошла к парапету и, облокотившись на него, засмотрелась на открывшийся простор. Внизу горела расплавленной медью река, справа и слева она уходила за густые ветлы и потом вновь возникала, но уже иная, с синим отливом, словно огонь за этими ветлами остужался, а там, где она полыхала, вырастал прозрачный золотистый отсвет, он уходил вверх, в туман, и вся даль была укрыта этим розовым туманом, только на горизонте обозначался разрыв, в котором густо пылал солнечный диск. Светлана знала — это все ненадолго: солнце падет — и быстро поменяются краски, не будут такими яркими, а туман сделается гуще, и она смотрела жадно в этот странный мир, отдающий первозданной дикостью творенья, из которого веяло густыми медовыми запахами. Она не услышала за спиной шагов, только почувствовала прикосновение к плечу, и сразу же вкрадчивый голос проговорил: — Светлана Петровна?.. Вот уж не ждал Она выпрямилась, оглянулась и увидела Владлена Трубицына в синем спортивном костюме фирмы «Adidas», в таких же синих кроссовках с тремя полосками. Он держал в руках большую спортивную сумку, из которой торчали рукоятки двух теннисных ракеток. Трубицын улыбался, он был свеж лицом, с хорошим, мягким загаром, с вмятиной на подбородке. Он протягивал ей руку, и Светлана невольно протянула свою, он тут же склонился и поцеловал ее. Она знала — на них смотрят многие из тех, кто собрался у камня, но его, видимо, это не смущало. — Рад вас видеть, рад,— проговорил он.— А я с корта… У нас вот тут рядом корты хорошие построили. Она сразу же вспомнила, как он учил их, девчонок, играть в теннис, из нее так и не вышло хорошего игрока, а он, видно, не изменил своему увлечению. — Выдался свободный часок, прибежал. Она знала — бежать ему было недалеко, потому что от Думного камня до особнячка, где по старой традиции жили все председатели Третьяковского исполкома, рукой подать: вон видна каменная ограда, а за ней зеленая крыша. — Не составите компанию? — спросил Трубицын. — Ну, что же,— ответила она. Он легко взял ее за локоть и повел в сторону своего дома. — Признаться, уже наслышан о вашем приезде,— сказал он негромко. Был голос у него мягкий, чуть басовитый, он словно бы не звучал рядом, а вползал, достигая слуха, как это бывает, если играет за стеной соседа приятная музыка — вроде и прислушиваться не хочешь, а она заставляет.— Вот, говорят, вы и к Антону летали. — Летала,— ответила она, понимая, что в его утверждении содержится вопрос, как, мол, там Антон. Они дошли до каменной ограды, остановились подле высоких деревянных ворот, окрашенных в зеленое, в них была калитка, он отворил ее своим ключом, сказал: — Заходите. Минут сорок у меня есть… Поболтаем. Она вошла во двор, огляделась с любопытством — никогда здесь не бывала, вот ведь и от дома Найдиных недалеко, а это место даже для коренных жителей словно бы запретное. Говорят, этот старый особняк был прежде поповский, зады двора его упирались в церковную ограду. Трубицын открыл двери, сразу же крикнул: — Люся, у нас гость! — и пропустил Светлану вперед. Она вошла в полутемную комнату, довольно тесно заставленную золотистой мебелью, она узнала югославский гарнитур, бывший совсем недавно в моде, но оглядеться как следует не успела. — Мы пройдем ко мне в кабинет,— сказал Трубицын. Едва Светлана опустилась в кресло, как почти бесшумно вошла Люся, поставила поднос с кофейником, чашками и вазочкой печенья. — Вы, Светочка, сами управитесь,— ласково пропела она и тут же вышла. Пока Светлана наливала кофе Трубицыну и себе, все время ощущала, как он ее разглядывает, и это настораживало. Но стоило ей поднять глаза, взять чашку, чтобы сделать глоток, как он расплылся в улыбке, и у нее мелькнуло: а он, наверное, нравится женщинам, он и ей и ее подружкам когда-то нравился, сам ведь знает об этом прекрасно. — Мне очень хочется,— сказал он,— чтобы у вас рассеялось недоброжелательство ко мне. — А откуда вы взяли, что у меня оно есть? — Чувствую, Светлана Петровна, очень хорошо чувствую. Его шоколадные глаза смотрели насмешливо, но эта насмешка была не настолько явной, чтобы обидеть человека, а какой-то умудренной, что ли, даже нечто загадочно обещающей. Она мысленно улыбнулась, подумала: «Ну, это уж мы проходили». И ей сразу же стало легче, потому что сообразила — понимает его, а когда понимаешь, то вести разговор проще, любую недомолвку можно заполнить догадкой и почти при этом не ошибиться. Сейчас она ощущала: Трубицын насторожен, он не знает, что сказал ей Антон при свидании, не задел ли как-нибудь его… Вот это, пожалуй, более всего сейчас интересует Владлена Федоровича. — Понятно,— сказала она и тут же решила вывести разговор напрямую: — Наверное, вам любопытно, как Антон? Он сразу же оценил ее прямоту, едва заметно кивнул : — И это, конечно же, и это… — Колония, как вы догадываетесь, не место, где люди счастливы,— сказала она и сама почувствовала: слишком уж резко взяла, не надо бы так. — Догадываюсь,— кивнул он. — Ну, а для вас, Владлен Федорович,— сказала она, уже не в силах остановиться,— он добрых слов не нашел. Он отпил из своей чашки небольшой глоток, вздохнул, показывая этим, что огорчен, снова сделал глоток. — Что же,— сказал он.— Так вот вышло, Светлана Петровна… Так вышло… Я ведь Антона хорошо встретил. Думал, мы подружимся. Да к этому и шло. Однако же не получилось. Не моя вина… — Его? — Ну-у,— сложив губы трубочкой, протянул он, словно бы в задумчивости.— Я бы и этого не сказал. Просто разность взглядов обнаружилась. Антон-то ведь к нам как бы с неба свалился. То есть, я хочу сказать, он был оторван от земной, повседневной реальности. Я это потом понял… Понял, что когда человек долгое время живет в море, он многих наших перемен не ощущает, и ему мнится, что реальная жизнь такова, какой должна быть по всяким описаниям или, скажем, на экране.— Он хмыкнул, голос его набрал силу.— Вы понимаете, Светлана Петровна, я с некоторых пор очень ясно вижу — у нас два идеала существует. Один создан теоретически, и ему приписывают добродетели, какие должны быть в наш век. Эдакий гомункулус, выведенный в лабораториях алхимиков-моралистов. А вот сам народ, в повседневности, создает идеал другой. И ныне такой идеал — хозяйственный мужик, который не языком треплет, а дело делает… Мне с вами, Светлана Петровна, кривить нечего. Мы живем в такое время, когда многие ценности, которые нам в башку вбивали, обесценены, и обесценили их мы же сами, празднуя всякие юбилеи, толкая красивые речи, а дело у нас сорняками зарастает. Ну, Антон на того самого гомункулуса молился. Все хотел, чтобы было как в школьной хрестоматии. А быть так не могло… и не может. И если ты взялся за дело, то должен понимать его реальность. Я ему это пытался вдолбить, а он решил: человек я нечистый, бес, и со мной лучше дел не иметь. Отсюда все и пошло. — А куда пришло? К взятке, так? Глаза Трубицына сделались печальны. — К сожалению. — Значит, вы верите, что Антон это сделал?.. Чтобы человек с неземными идеалами, как вы говорите, и вдруг такое?.. Ну, как это возможно? Трубицын поставил чашку на столик, встал, сложил руки на груди, прошелся к письменному столу, что-то на нем поправил. — Я сам в это не верил,— сказал он просто.— И пытался вмешаться. Но… работали следователи. И факты, что называется, возопили. — И у вас есть объяснение его поступку? — Пожалуй, что и есть,— кивнул согласно Трубицын, он снова сел на свое место и теперь прямо, открыто смотрел на Светлану.— Это, к сожалению, так бывает. Человек, долго пребывавший в понятии идеального, видя его полное несовпадение с реальностью, вдруг как бы бунтует. Для себя решает: а черт, если все вокруг нарушают, все что-то делают не так, как должно быть по-писаному, то и я… Вот и соблазнился. Ему дали, он и соблазнился… Ну, а такой осторожности, как у настоящего жулья, у него не было. И попался… Да не ко времени. Как раз борьба со взятками. Конечно, прокуратура сразу этим занялась. Ведь не мы, а областная, Светлана Петровна. Областная. Мне-то, что вы думаете, это тоже так просто сошло? Мне ведь тоже записали… — И все же я не пойму: если вы Антона считаете чистым душой, верящим в идеалы, пусть даже не те, которые вам ближе, однако же в высокие идеалы, как же вы допускаете, что он сотворил такое? Трубицын хмыкнул: — Ну, вот видите,— усмехнулся он.— Суд-то ведь судит за деяние, а не за характер. В то же время, когда суд оправдывает кого-либо, оправдывает человека, но не его деяние. Вот такие парадоксы. — Это да,— кивнула она,— это уж я не раз слыхала. Когда люди запутываются, их спасает слово «диалектика». Трубицын хохотнул, потер руки, сказал с оттенком восхищения: — А вам не подставляйся… — И не надо,— предупредила Светлана.— Только вы говорите, Антон не принимал реальности… А сами в абстрактные области полезли. Какой же реальности он не принимал? — Ах, вот вы о чем,— кивнул Трубицын и протянул чашку. — Если вам не трудно, плесните мне горяченького… Она взяла кофейник, склонилась и снова почувствовала, как он внимательно ее разглядывает, подумала: Трубицын не глуп, да и не прост он, достаточно умен и силен. Конечно, такой может нравиться не только женщинам, у него есть своя позиция, только Светлана не могла еще понять, какая именно. — Вот хорошо. — Сделал он глоток с удовольствием, закинул ногу на ногу, синие спортивные штаны его натянулись на коленях.— Я примерно представляю, что говорил вам Антон обо мне. Примерно… Ну, скажем, что в Третьякове чуть ли не каждый день различные представители, то из области, а то и повыше, из министерств и других ведомств, и всех их надо ублажить. Приходится иногда и хорошее застолье делать. Иначе такой представитель тебя не поймет. Скажет: скверно в Третьякове встретили, зачем же я этому городу дам лишний лес, или кирпич, или кровельное железо, не говоря уже о технике, которая всегда в дефиците. И не даст. Будьте уверены, Светлана Петровна… Будьте уверены. И делаем стол. Денег своих исполком не имеет. Откуда ему взять? Просим. Колхозы, предприятия разные. С миру по нитке, приезжему — стол,— горько усмехнулся он.— А тут вдруг приезжий ляпнет: у тебя, Трубицын, на молокозаводе сгущенку прекрасную делают. Или еще что-нибудь такое. Значит, этому представителю — сувенир. Даем, Светлана Петровна, даем. А Антон мне: ты это кончай, ты, если что, давай в область к прокурору. Мол, вымогатель приехал… Можно, Светлана Петровна, и к прокурору. Но в реальности нашей — это глупость из глупостей. Ведомство, откуда этот представитель прибыл, вообще нам все к чертовой бабушке закроет, да еще другим шепнет: в Третьяков ничего не давайте и сами не наезжайте. Там председатель бешеный. Вот так. Видите, я вам на полной откровенности. И ведь не я один это делаю. Не для себя, для города. Я прошел хорошую журналистскую школу. Потом понял — нравоучения в газете не для меня. Ерунда все это. Хотя, надо вам сказать, журналистика — часть общественно-социальной жизни. Но только часть… А здесь, в Третьякове, я реальное творю. А район тут такой, что под стать иной области. И промышленность, и сельское хозяйство. Я обещал его из трясины вытащить. И вытащу. А со стороны-то чистоплюйски ох как легко смотреть да попрекать. А если ты взялся чистоту навести, то грязи не бойся… Он не договорил, раздался телефонный звонок, он дотянулся до трубки, не вставая с дивана. — Да, я, Митрофан Сергеевич… Да, сейчас подъеду. Он нажал кнопку на настольной лампе, потому что в комнату вползали сумерки, и при этом свете ей показалось — лицо его заострилось, появились полукружья под глазами. Может быть, и в самом деле он устал за их разговор. — Старик наш звонит,— сказал он, поднимаясь.— Надо ехать.— И тут же крикнул: — Люся, вызови Сергея! Я уезжаю… — Хорошо! — из глубин комнат отозвалась жена. — По секрету скажу,— вздохнул Трубицын.— У старика — рак. Ему осталось… Светлана поняла, что речь идет о секретаре райкома. Она уже наслушалась мимоходных всяких разговоров, что он плох, дни его сочтены. — Надо ехать. Вот, привык чуть ли не по ночам вызывать… Вы уж извините, Светлана Петровна.
Журнал Юность № 8 август 1987 г.
|