Всю осень шли дожди и деревья рано уронили листья Деревья росли недалеко от дома, и просыпаясь среди ночи Лукашин слышал, как шумят они раскачиваясь на ветру Лукашин приподымался с дивана искал ногами тапочки и в одних трусах, зевая, вяло шел к подоконнику, где лежали часы. Прислонясь лбом к прохладному стеклу, он подолгу стоял, глядя на уличные фонари и на деревья.
Лукашин зажигал свет, ложился, подняв с пола не просмотренную с вечера газету Он нигде не служил и спешить ему было совершенно некуда. Вставал поздно пил на кухне чай, помыв посуду, спускайся посмотреть — нет ли писем. Иногда ходил на почту посылал телеграмму или заказывал переговоры. Но телеграммы оставались без ответа, а на переговоры никто не приходил. Раз в два дня Лукашин отправлялся в магазин за продуктами. И все равно по утрам он просыпался с надеждой, что новый день будет не таким как вчера, случится что-нибудь хорошее, принесут нужную почту или заглянет кто-либо, но день начинался обложным дождем и мелкий дождь этот так и не стихал до вечера. А вечера стояли еще тягостнее.
В семь часов темнота подступала к окнам - не зажигая света, Лукашин ходит от стены к стене из кухни в большую комнату, садился к окну и смотрел на улицу, где было все так знакомо.
Сырые, ветреные дни так и держались, пока прямо на талую землю не выпал снег.
Редко, но заходил Яковлев
— Ну, что Валя? — спрашивал он склонив широкое, как у якута лицо с рыжеватой круглой бородой. — Закончил рукопись, а, Валя?
И покашливал и улыбался, щуря узкие внимательные глаза. Он был умным все-таки мужиком, этот Яковлев, хотя в иные минуты Лукашину было трудно с ним.
Познакомились они год-полтора назад, когда Лукашин жил в соседней области, в деревне у стариков и писал документальную повесть о работниках лесхоза. Повесть появилась на страницах местного журнала и Лукашин обрадовался, когда Яковлев, которого он знал по книгам в одном из последующих номеров этого же журнала откликнулся на повесть коротенькой рецензией. Между ними завязалась переписка и Яковлев предложил Лукашину переехать в его город.
Лукашин поехал, чтобы познакомиться, они поговорили, и Яковлев пошел по начальству, от которого зависело получение квартиры Квартиру обещали, более того, Лукашину предоставили возможность самому выбрать дом — сдавалось одновременно несколько зданий. Лукашин был удивлен и обрадован он не знал людей, которые решали вопрос его переезда в город, мысленно поблагодарил их за доброту.
При получении ордера Лукашина спросили, кто с ним будет жить, он ответил жена и сын, возможно, родители. Но старики в зиму переезжать не решились, оставаясь до лета в деревне, а жена, жившая с сыном у своих родителей, все затягивала переезд, отовариваясь, потом совсем замолчала, а Лукашин понял, что она не приедет. За время разлада он отвык от жены но по ребенку скучал, не представляя совсем каким он стал теперь, в четыре года. Вспоминал, как по окончании учебы поехали они к ее тетке в деревню Дом стоял в саду, шла осень, листопад. По ночам в открытое окно их комнаты входила прохлада, резко и кисло пахло палым листом, а если дул ветер листья залетали в комнату, падая на стол, на пол, иногда — в незакрытый кувшин с вином, стоявший возле кровати Лукашин вставал, отхлебнув вина, садился к окну и слушал, как шарит по саду, шуршит листвой ветер. Целый месяц прожили они в деревне. Лукашин днями бродил по саду, грыз найденные в листве упавшие яблоки пил вино, читал Бунина, и это было как раз то, что нужно. А потом они жили на частной квартире, роды у жены прошли трудно, ребенок болел и денег всегда не хватало. По вечерам, чтобы приготовить себе и ребенку, нужно было дожидаться, пока сварят хозяева и никого не пригласи — в десять часов все двери закрыты и громко не скажи — слышно через стену, мешаете спать, а ребенок кричит, сладу нет. И за все это отдай тридцать пять рублей в месяц. За год они рассорились с хозяевами между собой, жена с ребенком ушла к родителям, а он уехал к своим старикам. Может так было и лучше, бог весть, сколько им пришлось бы жить на частных — ни он Лукашин, не умел получать квартиры, ни его жена.
Иногда они обменивались письмами, не затевая разговора о совместной жизни в дальнейшем, и только когда вопрос с квартирой был решен, Лукашин написал о необходимости переезда о сына, которому нужен отец. Жена отвечала неопределенно, ссылаясь на нездоровье, дальность расстояния просила денег Лукашин понимал, что жена также отвыкла от него, что ее пугает и переезд и сама затея начать новую жизнь. Переговоры затянулись, Лукашин дал телеграмму, прося сообщить окончательное решение, жена ответила что подумает, и опять попросила денег. Денег он послал и напился в тот же вечер. Ему было стыдно перед стариками, в письмах они спрашивали — перевез ли он семью и не нужно ли чего, а тут еще новые знакомые по городу интересовались постоянно его личной жизнью
— Ваша жена переехала уже? Как, вы все еще живете без семьи?
Их это очень интересовало, а каждому нужно было отвечать. А сосед из квартиры, что справа, раскланиваясь, в коридоре спрашивал:
— Супруга ваша приехала, Валентин Захарыч? То-то я слышал вчера через стену женский голос.
Соседу не давало покоя то, что Лукашин живет один, а занимает большую квартиру. И Лукашин, глядя соседу в переносицу отвечал, что нет, это не жена это знакомая заходила к нему, а как только жена приедет он сразу же сообщит любезному соседу. Поулыбавшись, они расходились. Со зла на жену Лукашин нашел себе женщину, но скоро оставил ее, сказался больным, извинился, просил заходить и надолго впал в полудрему.
Считалось, что он пишет вторую повесть, а он ее и не начинал.
Тогда-то к нему и зашел Яковлев
— Вот что Валя, — покашливая сказал он. — Зиму ты провалял дурака — довольно. Хандра хандрой, а работать надо. Иначе и огород не стоило городить.
Вынул из кармана газету, развернул.
— Не читал? Нет? Так вот слушай, на севере области вот уже несколько лет ведутся работы по освоению пойменных земель Оби и ее притоков. Работа, как мне кажется интересная. На освоенных землях предполагается создание целого комплекса хозяйств по выращиванию огородных культур. Да и не только. Я тебе советую поехать на место, посмотреть. Соберешь материал, а осенью сядешь за обработку Можно поездку оформить через газету, время от времени станешь посылать очерки. Если не желаешь связывать себя, поезжай самостоятельно. Денег соберем, разбогатеешь — рассчитаешься.
И Лукашин поехал.
Он поехал в последних днях марта. В городе пылил асфальт, в полях еще лежали снега и много — в тени перелесков. В выбоинах проселочной дороги стояла грязная вода, попадавшиеся навстречу грузовики были забрызганы по ветровое стекло. С утра в колеях хрупал ледок, к полудню ощутимо теплело и заметно было, как над подсыхающими проталинами пашен дрожал, струился нагретый воздух. На место приехали вечером.
— Чулымск, — сказал шофер, взял путевой лист и пошел в диспетчерскую, криво переставляя затекшие ноги.
Лукашин вышел из автобуса. Перед тем, как идти искать гостиницу, долго стоят на берегу. Чулым-река, идущая из красноярских болот, поворачивала здесь и широко уходила на север к Оби. Из-за лесистого правого берега тянул мокрый ветер, гнул ветлы, рябил наискось верховую воду, подгоняя вытаявшее корье от прошлогоднего лесосплава к бокам вмерзших в лед барж. А на левом крутом берегу стоял поселок Чулымск. Поселок большой Избы, сараи с потемневшими копешками на них, огороды уходили от берега к перелескам, в центре над тесовыми крышами подымалось несколько двухэтажных кирпичных зданий, левую часть поселка — если встать спиной к реке — охватывал густой, с галочьим граем березняк, высокие с гибкими досками деревянные тротуары тянулись по обеим сторонам улиц, возле тротуаров росли березки.
Ночевал Лукашин в гостинице. Гостиница уже не отапливалась, в щели скособоченных рам тонко тянул ветер Лукашин пожевал взятой с собой колбасы не снимая свитера и тренировочных брюк влез под одеяло закрылся с головок и стал дышать, чтобы согреть себя. Всю ночь у него мерзли ноги. Утром пошел разыскивать контору и все вздрагивал — никак не мог согреться ходьбой. Контора находилась на улице Полевой, как объяснили ему, а улица Полевая начиналась от конца березняка, который охватывай поселок с левой стороны, и шла краем поселка до берега Чулым реки. Там в начале улицы в саженях пятидесяти от березняка стоял фасонистый двухэтажный дом, обшитый узкой строганой планкой, на чуть желтоватом фоне обшивки далеко виделись синие наличники окон. За штакетником ограды отделяющей контору от улицы как возле доброй крестьянской избы разбит был ухоженный палисад, над шиферной крышей высоко подымалась радиомачта, над воротами при входе чуть отклонялась назад узкая коричневая полоска жести «Передвижная механизированная колонна № 21 (ПМК № 21)».
Контора помещалась на втором этаже внизу — клуб, библиотека. По деревянным ступеням Лукашин взбежал наверх, прошел по коридору мимо дверей с табличками «Диспетчерская» «Бухгалтерия» «Плановый отдел», вошел в приемную и спросил глазами, указывая на обшитую дерматином дверь
— Один — сказала секретарша — можно войти. А вы по какому вопросу?
Лукашин постучал в косяк и услышав из глубины голос вошел. В небольшом, в два окна, кабинете лицом к двери за столом с телефоном пепельницей и календарем, с подписанными и неподписанными бумагами сидел начальник колонны старик Бадаев Лукашин поздоровался и назвал себя. Бадаев встал навстречу. Качнулся, ступив на левую ногу и левой же рукой, опираясь на столешницу, протянул свободную здороваясь
— А мы вас ждем — сказал он и коротко засмеялся. Сиплый отрывистый смех его походил на лай старого, больного и доброго пса, — Садитесь.

Журнал «Юность» № 3 март 1976 г.

Обработка статьи - промышленный портал Мурманской области